Великопольский тоже ответил стихами и отправил его Булгарину для тиснения в «Северной Пчеле». Однако тот, который именно этого и хотел скандала между поэтами, передал стихи Пушкину с запросом, согласен ли он на их публикацию.
Ознакомившись с этим опусом незадачливого корреспондента, Александр написал ему насмешливое письмо: «Булгарин показал мне очень милые ваши стансы ко мне в ответ на мою шутку. Он сказал мне, что цензура не пропускает их, как личность, без моего согласия. К сожалению, я не могу с этим согласиться: «Глава Онегина вторая съезжала скромно на тузе» и ваше примечание «конечно, личность и неприличность». И вся станса недостойна вашего пера. Мне кажется, что вы немножко мною недовольны. Правда ли? По крайней мере, отзывается чемто горьким ваше последнее стихотворение Неужели вы хотите со мною поссориться не на шутку и заставить меня, вашего миролюбивого друга, включить неприязненные строфы в восьмую главу Онегина?..
Вы знаете, что я не проигрывал второй главы, а ее экземплярами заплатил свой долг так точно, как вы заплатили мне свой родительскими алмазами и 35ю томами энциклопедии. Что, если напечатать мне сие благонамеренное возражение? Но я надеюсь, что я не потерял вашего дружества и что мы при первом свидании мирно примемся за карты и за стихи»
Великопольский не успокоился и опять написал Булгарину:
«А разве его ко мне послание не личность? В чем оного цель и содержание? Не в том ли, что сатирик на игроков сам игрок? Не в обнаружении ли частного случая, долженствовавшего остаться между нами? Почему же цензура полагает себя вправе пропускать личности на меня, не сказав ни слова, и не пропускает личности на Пушкина без его согласия?.. Пушкин, называя свое послание одною шуткою, моими стихами огорчается более, нежели сколько я мог предполагать. Он дает мне чувствовать, что следствием напечатания оных будет непримиримая вражда. Надеюсь, что он ко мне имеет довольно почтения, чтобы не предполагать во мне боязни»
Тем все и кончилось, без дуэли.
Несостоявшаяся дуэль с Лагренэ (1828г.)
Однажды летом у Арсения Закревского, генералгубернатора, министра внутренних дел, был раут, когда Пушкин зашел в зал и устремился к его супруге Аграфене, с которой у него была бурная связь. И ему показалось, что он слышит, как секретарь французского посольства в Петербурге Мари Теодор де Лагренэ, глядя на него, ей шепнул:
Мадам! Прогоните его!
Александр вспыхнул, развернулся на каблуках и умчался в ночь. Долго он мерил из конца в конец свою комнатку, а утром чуть свет, на дрожках, отправил человека с запиской к хорошему знакомому, Путяте Н. В. штаб-ротмистру.
С Николаем Васильевичем его познакомил Евгений Баратынский еще в сентябре 1826 года. Сейчас он писал: «Милостивому государю господину Путяте. Ответьте, пожалуйста. Вчера, когда я подошел к одной даме, разговаривавшей с гном де Лагренэ, последний сказал ей достаточно громко, чтобы я услышал: «Прогоните его!».
Поставленный в необходимость потребовать у него объяснений по поводу этих слов, прошу Вас, милостивый государь, не отказать посетить гна де Лагренэ для соответствующих с ним переговоров. Пушкин».
Когда Николай Васильевич срочно приехал к нему, поэт, кипя от негодования, повторил ему случай с Лагренэ:
Николай Васильевич, я точно слышал эти обидные для меня слова. Вы меня извините, что записка написана так сухо и таким языком я хочу, чтобы вы показали её Лагренэ. Езжайте к нему и покажите её. Потребуйте от него, чтобы он назначил время. Я хочу удовлетворения!
А может
Но Пушкин не захотел слушать его:
Просто потребуйте от него удовлетворения!
Путята отправился к Лагренэ и показал записку. Но тот, с невинным видом удивления, произнес:
Я никогда не произносил приписываемых мне слов Вероятно, Пушкину дурно послышалось Я не позволил бы себе ничего подобного особенно в отношении к Пушкину, которого глубоко уважаю, как знаменитого поэта России
Раз так, то готовы ли вы повторить то же самому Пушкину? спросил обрадованный Николай Васильевич.
Конечно же, я повторю. Мне это ничего не стоит. Поехали! ответил Лагренэ с готовностью.
Объяснение произошло без всякой горячности, самым учтивым тоном. Потом противники пожали руки друг другу. Лагренэ перед тем, как уходить, немного замявшись, предложил: