Только теперь, столкнувшись лицом к лицу с фактом, он вспомнил прежние рассказы, горячие споры по этому поводу и недоумевал, даже более того - поражался, как могла водвориться такая бессмыслица, как могло население идти так открыто против закона, его же самого охраняющего, как могло, наконец, начальство допускать такой странный обычай и дать ему укорениться в народе.
- Ты говоришь, жители привыкли? - с полузаботой, с полунасмешкой спросил он писаря, перебивая его рассказ.
- Да-с. Привыкли.
- И кормят? и поят?..
- Да-с... Да это еще что, а вот бывает даже так, что некоторые за старостью или больные в лесах укрываются и не ходят в деревни, так этим многие прямо в лес на указанное место приносят и еду и даже, бывает, одежду... Очень хорошее обыкновение!
- Да ты с ума, что ли, сошел?! - почти крикнул Волынцев. - Еще хвалит!. Разве законно потакать разбойникам, укрывать и кормить беглецов?.. Эго черт знает на что похоже, мой милый!
- Кто знает... - смутился писарь. - Старинный обычай... как его разбирать будешь? Оно, конечно... А с другой стороны, везде так делают.
- Ну и пусть везде делают! - разгорячился Волынцев. - А у меня не бывать этому безобразию!
Глаза его засверкали.
- Ты меня знаешь: что сказано - тому быть! - добавил он запальчиво. Ну, спасибо, Иван Петрович, ты задал мне превосходную задачу. Пусть это будет моим дебютом! Интересное и новенькое дельце... Видно, сама судьба за меня!
И усталость и неудачная охота - все было мгновенно забыто. Горячие мысли вихрем закрутились в голове Василия Михайловича, слагаясь в неясный, но грандиозный план. Он быстро вышел на дорогу, свистнул собаке, и Услышинов еле поспевал за ним, не понимая ничего, но поба.-иваясь его гнева.
II
Село, где поселился Волынцев, стояло на тракте; оно славилось отличными лошадьми и обильной охотой. На селе было много богатых мужиков. Домик Волынцеву отвели на почетном месте - против церкви, вблизи волостного правления.
По каким причинам заехал сюда этот "российский барин", как его называли крестьяне, не было никому известно, но было по всему заметно, и по лицу и по манерам, что он не из тех, которых привыкли здесь видеть на службе: у него и тон не таков, и письма он получает с какими-то гербами, ни с кем не бранится, не дерется, но требует всего так быстро и настоятельно, что не поспеешь одуматься, хорошо это или худо. "У меня сказано - сделано! Иначе здесь нельзя! - твердил он постоянно Услышинову, которого нередко брал к себе для письменных занятий. - У меня - чтобы все было по-моему!"
Писарь был единственным человеком, с кем Волынцев позволял себе частную беседу и даже посвящал его в тайну своего пребывания в захолустье.
- Я здесь ненадолго. Я здесь только учусь, - говорил он писарю, приятно и загадочно улыбаясь. - Ну, год, ну, два проживу - а там...
И писарю мало-помалу становилось известно, что Волынцев - петербургский чиновник, что у него громадные связи и блестящая будущность. Как было не дорожить вниманием такого человека, особенно если он приглашает к себе чай пить, берет на охоту, угощает вином! . Он даже заметил однажды Услышинову:
- Что ты меня все "благородием" величаешь? Меня зовут Василий Михайлович.
Даже это обращение на "ты", иногда с прибавлением "голубчик" или "мой милый", казалось писарю не только безобидным, но и приятным.
- Извините меня, Василий Михайлович, - говорил ему писарь. - Что за охота вам при вашем образовании и, так сказать, при всем положении да в этакой должности находиться? Низко-с для вас! Нашему брату пить-есть надобно, а уж вам, кажется...
- Э, братец! - возражал с удовольствием Волынцев. - Черная работа необходима. Петр Великий - и тот был, когда учился, простым рабочим. Всякое дето нужно в корню изучать... в корню!.. Разумеется, это не мое место, но ведь я здесь, повторяю, не навек!..
"Конечно, - рассуждал после сам с собою Услышинов, - Василий Михайлович желает поучиться, выдвинуться... Может быть, его через год и рукой не достанешь: увезут его в Петербург, куда-нибудь в министерство посадят...