Свет от костра, в котором, взбираясь по жердинам, извивались языки пламени, делал лица людей значительными словно при солнечном свете это были наброски, черновики, которые лишь сейчас приобрели окончательную форму и смысл. Из носика закопченного чайника, висевшего на рогатине, выстреливал пар от кипятка, воду для которого Кэп промыслил в одному ему известном источнике. Кира блаженно сжимала тонкими пальцами эмалированную кружку. Среди предметов, полускрытых в темноте, выделялись почему-то Герычевы светлые шнурки, аккуратно стягивавшие высокие ботинки.
Усталые друзья проникновенно подпевали:
Мышонок устал, мама-мышка не спит.
Мышиное счастье природа хранит.
Измученную Лиму пробирала гальваническая дрожь. Она, похожая на кузнечика, сидела на мшистом пне, выставив острые коленки, и с силой процарапывала палкой по земле узоры и линии.
Витя, позвала Никуня умильно. Посмотри, какая смена растет.
Подразумевалось, что снисходительный Виктор Иванович благословит начинающую художницу, но мэтр только фыркнул и отвернулся.
Дилетантство, пробурчал он. Не-про-фесси-ональ-но
Отчеканив свой приговор, он встал и, ссутулившись, побрел к палатке, рядом с которой Галя и Игорек перебранивались, кто из них больше потрудился, пока его помощник сачковал. Все смутились, Никуня чуть не заплакала от досады, а Лима гордо выпрямилась, глядя вслед знаменитости. В ее бессмысленных глазах плясали язычки пламени. Кэп нахмурился, но сказал только:
Далеко не забредайте, тут компас не пашет кое-где. Железа с войны много раньше черепа по лесу лежали.
Когда он сказал про черепа, в глазах Лимы что-то дрогнуло, а Борис, уставший от людей, симпатичнейшим из которых ему виделся ненавистный Кэп, последовал за Виктором Ивановичем. Краем глаза он увидел оседлавшую бревно Тюшу, которая, в то время как ее держали за одну руку Брахман, а за другую Помор, ржала утробным смехом.
В палатке было тесно, и чей-то спальник пах бетонной пылью, словно его вытащили из складского подвала. Злая, как черт, Галя выговаривала Виктору Ивановичу через спеленатые тела Бориса и Игорька:
Мерзкий ты, девочку обидел А свою палатку не прощу, понял? Она знаешь, сколько стоит?..
Виктор Иванович рычал вполголоса:
Это не искусство профанация! Палатка что прицепилась я тебе картину подарю. Продашь купишь десять палаток
Пошевелившись, подал голос Игорек:
Витя из воздуха деньги рисует.
Из комсомольской жизни? сказала Галя презрительно.
Из какой надо жизни.
Борис, которого щекотали Галины волосы, отдающие дымом, репеллентом и детским кремом, мысленно выбрасывал из дневного багажа людей, обрывки разговоров, сонное ворчание, человеческие звуки, проникавшие через брезентовый тент. Он погружался в тишину с ложными шорохами и лесными галлюцинациями: гулом деревьев, скрипом веток, журчанием воды, треском от поступи воображаемых зверей, шелестом иллюзорных змей. Он, хотя в палатке было тесно, потерялся в пространстве; его словно бросили в яму, над которой в головокружительной высоте, над лесом, творился труд, который не замечают горожане: кружили невидимые созвездия, ходили планеты и летела звездная пыль.
Ему было хорошо в этом космосе без берегов; природа вливала в него мощь, и он плыл в ее живительных потоках, то окунаясь, то выныривая и с каждым вдохом чувствуя себя сильнее. Словно божество, он рядил, как, могущественный, расправится с Кэпом, и процедуры, которые он изобретал, были одна изощреннее другой.
Потом, после мутного провала и невнятных снов, в голове переливчато забилось птичье щебетание, и Борис понял, что наступило утро. Игорька уже не было в палатке, а Виктор Иванович, накрывший голову курткой, рокотал во сне, как мотоцикл на холостом ходу. Не потревожив знаменитость, Борис вылез наружу и осмотрелся на поляне, напомнившей ему зеленомраморный зал с янтарными колоннами. Сквозь частокол стволов, поросших мхом, пробивалось дымное солнце; мягко потрескивал костер. Кира, сидя на бревне под опахалами пушистого орляка, кусала бутерброд с килькой, Клепа, прихлебывая чай, улыбался из косматых усов. Чисто выбритый, отталкивающе аккуратный Игорек, хмурясь, натирал руки «Дэтой».
Громовой, хорошо поставленный Кэпов голос раздавался из-за полиэтиленового тента, который равнодушный Герыч то ли натягивал, то ли, наоборот, сворачивал, то ли еще не определился, что делать.