Спросил я его: «Как ты узнал, что это они? Может быть, зря сокрушаешься, может быть, живы твои родные?»
На это он ответил: «По цепочке и крестику, не трогайте их, я сам похороню по всем правилам. На могилку ходить буду, прощения просить».
Поехали дальше, везде горе и слёзы. Разыскивая своих погибших родных, по улицам бродили мужчины, женщины, дети, Видели причитающую женщину, заломив руки, она шла по улице, останавливаясь у каждого трупа. Слышали крик девочки: «Мамка, мамка, где ты?» рядом с ней женщина, обнимает и гладит её по головке. Девочка плачет, закрыв лицо руками, и слезки одна за другой бегут между детскими пальчиками. Больно, очень больно было смотреть на горе людей, а говорить ты уж прости, милая жёнушка, не могу больше сердце разрывается и в груди всё щемит.
Миша, ты бы ту девочку, что мать потеряла, привёз к нам. Мается сейчас верно, бедненькая, ни поесть, ни поспать. Анне и Гале сестрой бы стала, а нам дочерью.
Нельзя, Маша. А как отец найдётся, или какие другие родственники? Каково им будет? Посчитают, что погибла. Горе для них двойное будет, мать, да дочь.
И то верно, Миша, не сообразила я как-то умом своим бабьим. На эмоциях всё!
Дней через пять, как всё образумится, поедем с тобой в город, в детдоме и возьмём сиротинушку.
Вот и ладно, Миша. На том и порешили.
Там мама, ей больно!
К полудню Бийская телеграфная станция получила телеграмму от Барнаульской телеграфной станции, в которой говорилось о крупном пожаре, охватившем центральную часть города от улицы Кузнецкая на юге до улицы Павловская на севере, и от переулка Соборный на западе до улицы Набережная на востоке. Через полчаса поступила новая телеграмма с просьбой об оказании помощи, а ещё через час одно лишь слово: «Горим», после чего связь полностью прервалась.
Третий день с начала мая над Карагайкой кружили свинцовые тучи, изливающие из своей серой утробы смесь водяной пыли и мелкой снежной взвеси, отчего всем жителям посёлка казалось, что этому зябкому промозглому ненастью, навевающему скуку, не будет конца. А тут ещё пришло известие, в Барнауле пожар, уничтожающий не только город, но и уносящий человеческие жизни. О масштабах пожара не было известно ничего, лишь четвёртого мая пришли скудные разрозненные сведения, в которых говорилось о больших разрушениях и сотнях погибших людей. По руинам сгоревших домов и остовам крупных магазинов без крыш, дверей и оконных рам, ещё вчера блистающих большими стеклянными витринами на главной улице города, можно было судить, пожар был великий, он не только уничтожил бо́льшую часть самого красивого города Западной Сибири, но и унёс сотни человеческих жизней.
Вот и первый предвестник грозы, говорили одни.
То-то ещё будет! отвечали другие.
Но и те и эти при этом вспоминали отречение царя, воцарение безвластия и разводили руками от бессилия, невозможности что-либо изменить.
В подворье старшего Гапановича собрался стихийный сход. Все что-то говорили, утверждали и даже спорили, но по существу никто ничего не говорил, ибо все всё знали и ничего не знали одновременно, но в то же время всех интересовал один вопрос: «Что в Барнауле?» ответ на который хотели найти у приехавшего час назад из Бийска Сёмёна Тимофеевича Гапановича.
Из староверов на негласный сход пришли старцы, из православных уважаемые в посёлке люди, пожаловал даже алтаец Сёмка.
Семён Тимофеевич не заставил себя долго ждать.
Выйдя к народу, поднял над головой свёрток газет и, потрясая им, сказал: «Братья и сёстры, селяне, вы ждёте газетные новости о Барнауле. Ждёте, что я зачитаю их, но в газетах нет ни одного слова о беде постигшей Барнаул! Гапанович на минуту умолк, потом тяжело вздохнул и продолжил. И всё же у меня есть что сказать, я расскажу то, что слышал сам от достойных людей, а не догадки и сплетни, а потом мы сообща решим, как нам быть, какую помощь оказать нашим братьям и сёстрам, оказавшимся без крова и средств существования».
Понятно что не оставим, люди, небось, не звери!
Оно и верно, как иначе-то!?
Сейчас только народ и поможет
На народ у погорельцев только и надежда коль власти никакой нет!
Не тяни, Семён Тимофеевич, сказывай, как там всё было!
Понеслись торопливые выкрики.
Вот вы, селяне мои дорогие, почти все в Барнауле были и знаете его хорошо. Так вот хочу вам сказать, нет Барнаула уже такого, каким мы все его знали. Погорел от Московского проспекта до самой Оби. Сам слышал, выгорела почти целиком центральная часть города, включая, как уже сказал, Московский проспект. Сгорели все постройки от Алтайских улиц до Сузунской, и дальше вниз до самых Луговых, а это почти до Барнаулки. Сколько народу там полегло, не знаю, но думаю немало. Слышал от уважаемых людей, что сгорело здание городской управы со всем документами, электрическая станция, управление Алтайской железной дороги, телеграф, школы, десятки магазинов и складов.