Боже ж ты мой! сокрушались въехавшие в пригород люди, спрашивая у редких прохожих, куда доставить гуманитарный груз, но те разводили руками. Обоз катил дальше.
Чем ближе приближалась колонна телег к центру пожарища, тем больше встречалось людей бредущих по улицам с тоскливым взглядом в глазах и с опущенным лицом. В воздухе летал серый пепел и, проникая в лёгкие, вызывал кашель и горечь в горле.
Пожарные команды тушили тлеющие угли и, разбирая завалы, вытаскивали из них обгоревшие трупы людей, им помогали все, кто мог держаться на ногах и даже дети. В пепелище некоторых домов копошились крепкие мужики лютого вида, их поспешные движения явно указывали на то, что это не хозяева сгоревших домов, а мародёры, выискивающие в пожарище ценности и предметы, которые можно было продать.
Подъехав к торговому дому Полякова (сегодня это магазин «Красный»), частично пострадавшему от огня, Михаил Степанович подозвал к себе стоящего на обочине мальчика и спросил его: «Почему этот дом, кивнув в его сторону, пострадал, а дом напротив остался невредим?»
А его, дяденька, поливали холодной водой, а потом вода кончилась, вот он и подгорел, а так-то оно ничего, внутри у него ничего не сгорело, а дом купца Кашина отстаивали всем миром.
За что же ему такая благодать? удивился Михаил Степанович.
А он, дяденька, когда огонь подобрался к его дому, всех слёзно умолял, чтобы спасли его. Обещал всех озолотить. Во всеуслышание говорил: «Родимые! Не отступайте, с нами крестная сила! Лейте воду, тушите искры, я в долгу не останусь. Озолочу каждого, ежели дом не сгорит!» вот народ и спасал его стены и крышу войлоком и мешковиной смоченной водой.
Вон оно что! хмыкнул Михаил Степанович. И как озолотил?
Как бы ни так, держи карман шире! хмыкнул малец. Люди пожглись и волдырей заработали, а дядька Фёдор с третьей Луговой даже с крыши упал и переломался, а он их всех сейчас, вон видишь толпа, кивнув в сторону дома Кашина, золотит. Выдаёт по десятку сырых яиц, говорит, что так лучше заживляются ожоги.
Ну, дела! Вот тебе и богатеи, сплюнув в сторону дома Кашина, выругался Михаил Степанович и направил лошадь к городской управе.
Вечером, по возвращении домой, Михаил Степанович с сыновьями рассказывал жене:
Долго кружили по городу, пока нашли место сбора товара. Народ у нас всё-таки добрый, сочувствующий чужому горю. Разгрузились на Демидовской площади, хотели на Соборной, только там уже погорельцы палатки развернули, места свободного не оказалось. Поговорили с народом. Одни сказали, что всё началось с возгорания в домашней бане обывателя Быкова на Бийской улице. Оттуда огонь перекинулся на постройки Томской, а дальше загорелись кварталы от Соборного переулка до реки Оби и от третьей Алтайской улицы до второй Луговой. Другие сказывали, что всё началось с дома начальника пожарной части брандмейстер Ивана Быкова. Собрался он на охоту за Обь и решил просмолить рассохшуюся лодку. Повесил бадью со смолой над костром, и ушёл в дом, а деревянная перекладина перегорела и смола попала в огонь. Ветер подхватил огонь и перенес пламя через забор, где у соседа-торговца был склад с дегтем и соломой, который тут же загорелся. Дом за домом и пожар при таком сильном ветре быстро разлетелись по всему городу. Вот такие разговоры, а я вот что думаю, это дело рук поджигателей, чтобы, значит, замутить народ, а потом посочувствовать ему, помочь словами, показать, что они активные и всё сделают для народа.
Ты о ком так, Миша? спросила мужа жена, не поняв, кого он хулит.
Ясно о ком, о новых как их там, Ваня?
Большевики, батя.
Во, правильно, Ваньша, большевики, будь они неладны! Им что, этим большакам, пожар устроили, народ взбаламутили, а сейчас к власти рвутся. Мы, мол, того, да сего, ни при делах мол! Народ спасаем! Злыдни всякие там, мол, пожар устроили! На крови-то оно завсегда власть легше строить. Так-то вот он, мол!
Ну, значит, разгрузились, покалякали о том, о сём и домой поехали, но не по Московскому проспекту, запруженному подводами, а по Острожному переулку. Еду и вижу мужик, с виду молодой, лет так около сорока, стоит на коленях и, ухватив голову руками, рыдает. Остановился, подошёл, вижу, рядом с ним два обгорелых трупа, один, явно было понятно, ребёнок, которого накрывала собой погибшая женщина. Стою, чем помочь не знаю, а мужик качается из стороны в сторону и причитает: «Прости меня, Дарьюшка, что не уберег тебя с Настенькой Видит Бог, я считал, что добежишь с дочкой до реки»