С 1942 г. в корейских школах было введено обязательное военное обучение, а с 1943 г. (как и в Японии) в армию стали призывать студентов и учащихся школ. Многие корейцы отказывались от службы в армии и «добровольно» отправлялись в шахты и рудники. В 1944 г. в Корее была установлена всеобщая воинская повинность и мобилизация населения в японскую армию[303].
Тадао Сато вспоминает, что японские фильмы, демонстрировавшиеся по всей Корее, «сослужили свою службу, затронув тему геройской смерти на поле битвы, в рамках «национальной политики», и создали уникальную японскую систему кинопропаганды, показав войну как разновидность тренировки духа. Сцены тренировок занимали важное место во многих военных фильмах».
Эти воспоминания дают ясное представление о том, что переживали тысячи японских и корейских парней призывного возраста в те годы: «Полудокументальные кадры тренировок пилотов произвели на меня такое впечатление, что несколько лет спустя я поступил в Кадетскую военно-воздушную школу. Однако реальность совершенно отличалась от того, что зритель видел на экране, и каждый день был полон жестокими наказаниями. Мы подвергались бесконечным пыткам гимнастическими упражнениями и унизительными ударами по лицу; сержанты постоянно били нас линейками и веревками, нередко просто для собственного удовольствия. Эти пытки вызывали странную реакцию у учеников. Сперва они гордо ворчали про себя: «Вам, сволочам, меня не сломать!» Но позже они превращались в настоящих мазохистов В фильмах же не показывалась жестокость таких тренировок, как и те зверские методы, которыми добивались подчинения существует миф, что японские солдаты сражались с патриотическим фанатизмом, поскольку действительная деградация людей во время войны изображается в весьма немногих фильмах»[304].
В 1942 году фильмы на корейском языке были запрещены колониальными властями, что привело к закрытию немногочисленных киностудий с корейским капиталом[305]. Многие деятели кино эмигрировали в Маньчжурию. Всего несколько фильмов было снято во второй половине 40-х годов, в основном на 16 мм пленке[306]. В Корее, в основном, продолжили работать японские киностудии, избежавшие принудительного закрытия и переориентированные «на обслуживание военных нужд»[307].
В последние годы японской оккупации некоторые корейские кинематографисты могли остаться в профессии только сотрудничая с японскими колониальными властями[308]. Режиссер Хан Хёнмо убедил Чхве Ингю снять прояпонскую трилогию: «Дети солнца» (Children of the Sun, 1944) о желании корейцев стать японцами; «Любовный обет» (Vow of Love, 1945) о любви кореянки к японскому колонизатору и «Сыны Неба» (Sons of the Sky, 1945) о кампании по агитации молодых корейцев в воздушные силы японской армии. К сведению, эта кампания японских колонизаторов не имела в Корее успеха.
В 19401945 годах в Корее, так же как и в Японии, выпускались исключительно прояпонские военно-пропагандистские фильмы, воспевавшие воинственный «японский дух». Председатель Киноархива Кореи (Korean Film Archive) Ю Хёин (Yi Hyo-in) нашел в Китае прояпонские фильмы, снятые в Корее. Это «Военный поезд» (Gunyong-yeolcha (1938, 66 min.) режиссера Со Гванчжэ, «Бездомный ангел» (Jip-omneun cheonsa (1941, 73 min.) режиссера Чхве Ингю, «Доброволец» (Jiwonbyeong (1941, 56 min.) режиссера Ан Сокёна и мелодрама «Ёхва» (Eohwa (1939, 52 min.) режиссера Ан Чхольёна о дочери бедного рыбака, утонувшего в море.
Кадры из этих фильмов были использованы японской пропагандой, как документальные (фрагменты представлены в японских киноархивах), по тридцать минут в 1945 г., а один документальный фильм (1938) содержит 12 минут. Все четыре фильма считались самой старой коллекцией[309].
В 19441945 годах все в Корее понимали, что Вторая мировая война подходит к концу. Карательные мероприятия японских колонизаторов все более ужесточались. В корейском обществе уже не осталось патриотов, готовых возглавить движение за независимость. И только корейское патриотическое движение за рубежом, по-прежнему, отличалось достаточной активностью. В конце 1930-х начале 1940-х гг. зарубежное корейское движение за независимость, так же как и в предыдущее десятилетие, имело свои центры в Китае, США и СССР.
У будущих стран-освободительниц были «свои» представители корейского национально-освободительного движения, причем не какие-нибудь безымянные «ставленники», а люди, хорошо известные в Корее и являвшиеся, в некотором роде, символами движения за независимость.