А где раздают флаеры?
На Бикон-стрит. И они идут сюда. Белый дядька средних лет и девочка-подросток, может, дочка его.
Я нахмурился:
Да нет, вроде бред какой-то. Кому
Не знаю, малыш. Но мне пора сваливать. Блитц сощурился на восходящее солнце, которое расцвечивало багряным окна небоскрёба. Я никогда не мог понять почему, но Блитц ненавидел дневной свет. Наверное, он самый маленький и плотненький на свете вампир-бомж. Ты сходи Хэрта проведай. Он зависает на Копли-сквер.
Опять он туда же! Местный народ в шутку звал Хэрта и Блитца моими мамочкой и папочкой. Потому что они вечно кудахтали надо мной, как две клуши.
Спасибо за заботу, ответил я. Но я уж как-нибудь.
Смотри, малыш. Блитц задумчиво жевал большой палец. Тебе бы поостеречься.
Зачем?
Блитц глядел куда-то за моё плечо:
Вон они.
Я никого не увидел. Но когда я обернулся, Блитца и след простыл. Ненавижу, когда он так делает. Фьють и нет его. Как будто он ниндзя. Ниндзя-вампир-бомж.
Так что теперь у меня был выбор: отправиться на Копли-сквер и позависать с Хэртом или пойти на Бикон-стрит и поискать тех, кто ищет меня.
Любопытно всё-таки. Как там их Блитц описал? Белый дядька средних лет и девочка-подросток разыскивают меня по утреннему морозцу? Зачем я им? И кто они?
Я осторожно двинулся вдоль берега пруда. На нижней дорожке, проходящей под мостом, сейчас никого. Так я могу обогнуть подножие холма: если кто пойдёт по верхней дорожке, я его замечу, а он меня нет.
Землю укрыл снег. От небесной голубизны резало глаза. Голые ветви деревьев словно окунули в жидкое стекло. Ветер продувал все слои моей одежды, но я не обращал внимания: холод меня почему-то не берёт. Мама всё шутила, что я наполовину белый медведь.
«Опять ты за своё, Магнус», мысленно упрекнул я себя.
Два года прошло, а память о ней по-прежнему минное поле. Я наступил на мину, и меня разорвало на куски.
Я попытался сосредоточиться.
Вот и они, мужчина и девочка. У мужчины рыжеватые волосы до плеч, и не то чтобы он специально их отращивал просто, видимо, не заморачивается со стрижкой. Лицо озадаченное примерно как у школьного учителя: «В меня только что плюнули бумажным шариком, но я понятия не имею, кто это сделал». Его модельные туфли определённо не для бостонской зимы. Коричневые носки разных оттенков. А галстук он, похоже, завязывал, крутясь волчком в тёмной комнате.
Девочка явно его дочка волосы такие же густые и волнистые, но посветлее. Она-то как раз одета более-менее по погоде: зимние ботинки, джинсы и парка, из ворота которой выглядывает оранжевая футболка. И лицо решительное, даже сердитое. В кулаке пачка флаеров стиснула их так, словно это сочинение, за которое ей незаслуженно вкатили трояк.
Если эта девочка ищет меня, то пускай я лучше не найдусь. Она меня пугает.
Я не узнал ни девочку, ни её отца, но в глубине моей памяти что-то шевельнулось Как будто очень старое воспоминание вытягивали на поверхность магнитом.
Отец и дочь остановились у развилки и огляделись, видимо, сообразив наконец, что они посреди пустынного парка, кругом непрошибаемая зима и время сейчас ну очень раннее.
Просто не верится, сказала девочка. Придушила бы его, честное слово.
Это она обо мне, решил я и съёжился ещё сильнее.
Ты бы с ним помягче, вздохнул отец. Он ведь твой дядя как-никак.
Но два года, папа! возразила девочка. Он два года от нас скрывал!
Никогда не мог понять Рэндольфа. И до сих пор не могу, Аннабет.
Я вдохнул так шумно, что испугался, как бы они не услышали. От моего мозга точно отвалилась запёкшаяся корка, и под ней обнаружились воспоминания десятилетней давности. Из тех времён, когда мне было шесть.
Аннабет. Так, значит, рыжеватый тип это дядя Фредерик?
И я прокрутил в голове воспоминания о нашем последнем семейном Дне благодарения. Дело было в особняке дяди Рэндольфа. Мы с Аннабет спрятались в библиотеке и играли в домино, а взрослые тем временем орали друг на друга внизу.
«Тебе хорошо, ты с мамой живёшь. Аннабет водрузила ещё одну фишку на свою изящную постройку. Очень симпатичный у неё вышел домик, с колоннами, совсем как храм. А я сбегу».
И я ничуть не сомневался, что она и правда сбежит. Я прямо трепетал перед её уверенностью.
Потом в дверях возник дядя Фредерик с крепко сжатыми кулаками. И его мрачная физиономия плохо сочеталась с радостным оленем у него на свитере. «Аннабет, мы уходим».