Женщин, детей, стариков не было, и подумал: с ума сошли, в такую жару... Твой взгляд до них измерялся тридцатью-сорока шагами земли, пыли, окурков, осколков стекла, мелких камешков, смятых бумажных стаканчиков из-под мороженого. Наверное, ты долго смотрел на них, на ожидание за их спинами, отодвинувшееся на всякий случай на некоторое расстояние, - долго потому, что не было автобуса. А потом сработало боковое зрение, и ты увидел, что к тебе быстрой походкой направляется человек в солнцезащитных очках, седовласый, загорелый, с сигаретой в руке, в рубашке с коротким рукавом, как у тебя, как у них, у тех, за которыми вы наблюдали оба, а он еще и за тобой.
Он подходит к тебе и говорит: вот это да, привет, стоишь и смотришь, такой здоровый, поможем? Кому? - спрашиваешь ты, действительно не понимая, хотя хотел спросить: вы меня знаете? Ребята выпили, говорит он, надо бы огня поубавить. И все-таки ты спрашиваешь его: мы с вами знакомы? Он неожиданно замирает и быстро говорит: мы с вами не знакомы, не подходите ко мне больше, потом бросает сигарету и идет к троице, с усердием добывающей воду. Все заканчивается мирно: покачиванием голов, улыбками, закуриванием сигарет из одной пачки, взятием под локоток, прогулочным шагом, и ты пытаешься сообразить, а что же там все-таки было? Ты стоишь на месте, седовласый возвращается. Две секунды сжатых губ. Обращение: пару вопросов для прессы можно? Можно, говоришь ты и думаешь, что где-то его видел. Вопрос: что же вы не подошли? Куда? Сюда, говорит он и показывает пальцем, - так расстаются с тем, что позади, уверенно ссылаются на тех, кто за спиной, указывают место, где быть новому городу. Ты говоришь, что там ничего не было. А он тебе: как не было? вы топоры видели? когда там топоры мелькали, видели? когда там начали твориться безобразия? когда там женщины, дети и этот мат? Ты удивляешься, что он так разгорячился, и вдруг улавливаешь слабое дыхание спиртного. Ну это вы насочиняли, хочешь ты ему сказать, но говоришь: ну так уж и... Да, так, прерывает он, и только так, - очень внимательно тебя разглядывая. Вот еще один поток, думаешь ты, и говоришь: нет, не видел. Он: почему же? Ты: не хочется потворствовать статистике. Тебе: а у вас есть данные? Догадываюсь, отвечаешь ты и думаешь: неужели мы оба понимаем, о чем говорим?
Вот тогда ты и решил: граница близка. Ты входишь в сквер напротив аптеки, ступаешь на его белые плиты, отрезанные друг от друга пробившейся травой. Совпадение движений, столкновение лоб в лоб, резкий скрежет и звон в ушах, и вот уже осмелевшие солнечные зайчики набегают на окна противоположного дома, и ты жмуришься, пропадая в отражении своего мутного сознания, в изнеможении от жары, футбола, ничегонеделанья, нехотения. Сколько можно себя проверять? Несколько минут ожидания - вполне бесстрастный период. Ветер умер задолго до полудня. Какой-то потусторонний, размазанный жарой по небу клекот птиц. Поднимаешь вверх голову. Где они? Что за птицы? Ничего не видно из-за бледной жары. Пролетели, издали какие-то звуки - и словно не было их никогда. Садясь на скамейку, разворачиваешь газету, ее нагретые листы, высохшие, ломкие листья деревьев, крылья усталых птиц, как карту местности, по которой долгое время бредешь и теперь хочешь определить свое местонахождение, как чудом уцелевший парус с погибшего корабля, а там все то же: жара, июнь, футбол, чемпионат мира. Твои глаза уточняют масштаб карты, ищут заплаты на парусе и находят письма читателей на второй странице, посвященные предыдущей публикации, в которой был представлен социальный автопортрет антигероя нашего времени. Говорится о цинизме того, кто письмо свое, вызвавшее негодующие отклики, подписал инициалами: "...