Русская секция, повторяем, абстрактно говоря, могла сократить муки родов правильной революционной теории, но не могла отменить сами роды. Избавиться от отсталой утопической теории возникшему революционному движению невозможно было путем чисто теоретическим, путем отказа от старого миросозерцания на основании доводов более высокой доктрины. В случае с теорией «русского социализма», как и во многих других, только суровая школа разочарования, только попытка осуществления теории на практике могла послужить наглядным уроком и способна была избавить революционеров от иллюзий, от которых революционеры, как констатировал еще Лабриола, не всегда охотно освобождаются на основании доводов разума. Более спокойный вариант практическая деятельность и «выдержанная тактика» Русской секции Интернационала оказались не в состоянии стать примером «для всего российского движения», последнее развивалось другим путем, более трудным, зигзагообразным, но зато и более основательным.
Таким образом, идеология «действенного народничества» не просто «уклонение» с пути Чернышевского, не просто ошибка, которую можно трактовать в моралистическом плане и осуждать задним числом, стоя на точке зрения более высокой теории. Ее можно и нужно рассматривать как своеобразный исторический «предел» учения, историческую форму развития революционной теории от утопии к науке. В русле этого движения неслучайно впервые наметился поворот русской общественной мысли к марксизму: только там, где есть беззаветный интеллектуальный поиск, плоть от плоти невиданного революционного героизма, неслыханные муки жертв, только там могли возникнуть новые точки роста теории, появиться сама потребность в изменении формы политического мышления. В мучениях решения проблемы социалистической революции народническое движение изменило и себя и свою цель.
Татьяна Сабурова, Бен Эклоф[31]. Народничество как мировоззрение и образ жизни: выходя за рамки идеологических категорий
В 1921 году приглашенная в Петровско-Разумовскую академию знаменитая Вера Фигнер, провозглашенная «иконой русской революции», столкнулась с неожиданной для нее ситуацией, фактически брошенным вызовом. В письме Михаилу Новорусскому она с горечью писала: «Мне подали штук 15-20 записок. Но было поздно, и я их там не читала, да и знала вперед, что будут запросы, на которые не очень охотно отвечала бы. Уж не раз случалось: Каково мое отношение к существующему строю? или Почему я не примыкаю к господствующей партии? Но я не ожидала, что в числе прочитанных дома записок будут, после моего выступления о Народной воле и ее историческом значении, заявления: ваши усилия были напрасны, ваши силы были употреблены нецелесообразно, остались без результата и т. д.[32] [курсив наш. Т. С., Б. Э.]». Народники, считавшие себя «старыми революционерами», очень скоро оказались вынуждены доказывать не только право на существование в новом советском обществе, но и право на память о народничестве как части революционного движения в России.
Случай, описанный Фигнер, оказался отчасти пророческим, показав, что произойдет с историей ее поколения в недалеком будущем. Сначала отодвинутые в истории революционного движения на задний план как не поднявшиеся до осознания марксизма и исторической роли пролетариата, а затем фактически забытые, стертые из исторической памяти в период сталинизма, народники получили если не такое же, то не менее незаслуженное отношение и на Западе, где вместо умаления их роли в общественном движении народничество этот сложный и существующий на протяжении длительного времени феномен было сведено к карикатурному изображению, жесткой идеологической схеме и личности террориста. Почему история народничества в России остается одной из самых сложных исследовательских тем, и не только в связи с политическими дебатами о революционном движении и терроризме, устойчивыми представлениями о «настоящих» революционерах и спорами о специфике российского общества? В этой статье мы рассматриваем и обсуждаем народничество как сложный, разнообразный, динамичный комплекс идей, ценностей и норм, воплотившийся не только в политических организациях, но и нашедший отклик среди учителей, агрономов, врачей и других профессиональных групп интеллигенции в имперской, а затем и советской России.