Время шло и никаких симптомов бури не обнаруживалось. Хрущев трудился на Сталинградском фронте. С командующим Еременко он ладил, как ладил всегда со всеми, кто обладал реальной властью. Иногда вдруг он ощущал затылком недоброе дыхание Мехлиса. Летучий сталинский сатрап был символом беды (только под Керчью его настырная бездарность угробила в одночасье триста тысяч красных воинов!) и на Никиту действовал как удав на кролика. Но он как внезапно появлялся, так неожиданно и исчезал, оставляя тех, кого инспектировал или с кем хотя бы минутно общался, в состоянии прострации, даже шока.
- Мехлис знает дело туго! - хохотал до слез Берия, узнав, что кто-то из инспектировавшихся после отъезда "беспощадного Льва" застрелился. Иногда и я завидую результативности его действий. Белой, белой завистью, генацвале!...
Неделю спустя после начала контрнаступления Юго-западного, Донского и Сталинградского фронтов, когда завершилось окружение трехсоттысячного войска Паулюса, Хрущев решил устроить для руководящего состава штаба Еременко, как он сам про себя обозначил это мероприятие, "пир победителей". Приглашенных было человек пятнадцать и они явились минута в минуту назначенного времени. Ждали командующего, курили, балагурили. Усталые, вымотанные вконец, безмерно счастливые. Хозяин веселил гостей украинскими "усмiшками" (книжечку избранных, изданную в Киеве перед самой войной, он носил в своей полевой сумке), ему помогал начальник разведотдела фронтовые анекдоты окопных хохмачей вермахта являли собой образчики самого черного юмора. Во время одного из взрывов хохота появился адъютант командующего.
- Вызывают меня? - Никита весь напрягся, стараясь скрыть это напряжение.
- Так точно, товарищ генерал-лейтенант!
"Лёнька! - было первой же его мыслью. - Что теперь?!" Внутри все похолодело, ноги стали деревянными.
- По какому поводу? - стараясь говорить безразличным тоном, спросил он, следуя за адъютантом.
- Не могу знать! - бодро-весело отчеканил щеголеватый полковник. "Этот не скажет, - с неприязнью подумал Хрущев, искоса глядя на непроницаемую маску на лице адъютанта. - Предыдущий, Боренька, тот враз предупредил бы. Гарный парубок был. Погиб. А этот... Одно слово "смершевец".
В кабинете командующего стоял полумрак. Лишь в углу на письменном столе горела лампа под зеленым абажуром. Склонившись над столом, Еременко что-то писал. Увидев вошедшего, встал, прошелся вдоль комнаты.
- Вот что, Никита Сергеевич, - он смотрел в глаза Хрущева строгим, словно оценивающим того взглядом. - Мы солдаты и мы на войне. Твой сын, Леонид...
Никита вздрогнул и Еременко подхватил его под локоть, подумал: "Нервишки, однако, у нашего члена Военного совета". Продолжал: - Твой сын Леонид, выполняя боевое задание, был сбит зенитным огнем над самой передовой. Но до наших не дотянул, упал на территории, занятой немцами.
- Жив? - еле слышно выдохнул Никита.
- Больше ничего не известно.
- Когда?
- Три дня назад. Не сообщали, думали - объявится.
Никита подошел к окну, чуть сдвинул толстые шторы, прижался лбом к стеклу. Крупными хлопьями падал снег, первый в том году. "Холодновато будет фрицам, попавшим в наше колечко, - удовлетворенно подумал он. И тут же решил: - А Лёньку рановато хоронить. Симонов про бабу свое "Жди меня" нарифмовал. А мы, отцы, что не в счет? Очень даже в счет!" Повернулся к Еременко, сказал почти вдохновенно: "Рано панихиду по моему Лёньке служить. Боевой он парень. Не раз судьбу обманывал. Авось, обманет и вдругорядь. Прошу к столу, товарищ командующий. Отметим великий подвиг наших бойцов и командиров". "А он не такой уж и слабак, - с удивлением думал Еременко, молча поддерживая тост Никиты во славу Верховного. - Вот только он слишком уж "без лести предан".