Потому что самой Америкой заправляют сионисты.
Зазвонил телефон, и Иванов объявил небольшой перерыв. Генерал сошел с помоста, сделал несколько гимнастических движений и подошел к незаконченной композиции «Девичьи грезы», на которую только сейчас обратил внимание. Другие работы, стоящие в мастерской, он как частый гость скульптора видел раньше. Эта привлекла его внимание какой-то необъяснимой притягательной силой, таившейся, вероятно, в изяществе обнаженной женской фигуры, в трогательной гармонии всех ее частей. Все было сработано до того живо, осязаемо, что даже отсутствие лица никак не умаляло общего впечатления. Генерал был приятно удивлен: ведь еще четыре дня тому назад, когда он в последний раз позировал в мастерской, не было этой очаровательной композиции.
— Ну и Алеша, что за Алексей! Когда ж он успел сотворить такое чудо! — вслух восторгался Дмитрий Михеевич. Он вообще был страстным поклонником Иванова и высоко ценил его талант. — Кто она — эта Венера, где ты ее отыскал и почему у нее нет лица? Я хочу видеть ее глаза! — говорил он, обращаясь к подошедшему ваятелю.
— Лицо пока не найдено, а в нем вся суть должна быть, — ответил Алексей Петрович и сообщил: — Занимай свой трон, на котором тебе осталось царствовать минут тридцать — сорок. И поставим точку. Сейчас звонил епископ, через час он будет здесь. Я познакомлю вас, и он освятит твой бессмертный образ пока еще представленный в глине.
— Я это предвидел и предусмотрительно прихватил бутылочку трехзвездного, заграничного, то есть молдавского. Может, это будет последняя бутылка, поскольку российских коньяков я не знаю и не представляю, как мы теперь будем жить без грузо-армяно-молдавских коньяков. Пропадем даром?
— Была бы «Столичная», да «Перцовка», да еще «Старка» и «Славянская» и плюс «Кубанская».
— И пиво! — наигранным басом добавил генерал.
2
— Дмитрий Михеевич, позволь тебе представить моего друга, о котором я тебе говорил, его преосвященство епископа Хрисанфа, — несколько церемонно объявил Иванов, входя в залу, где в это время на диване сидел генерал.
Якубенко встал. Перед ним в своем пастырском одеянии с панагией на груди с обнаженной седой головой стоял высокий стройный мужчина с резкими чертами лица, на котором выделялись орлиный нос, большие серые глаза и длинная, пепельная, приглаженная борода. Епископ протянул массивную жилистую руку Якубенко и высоким приятным баритоном сказал:
— Рад познакомиться. Алексей Петрович мне много о вас доброго сказал.
Не выпуская руки епископа, генерал спросил:
— Хрисанф — это имя, а как вас по батюшке?
— Николай Семенович, — вежливо улыбнулся епископ и пояснил: — Хрисанф — это мое монашеское имя.
— Вроде псевдонима или подпольной клички, — бесхитростно пошутил Дмитрий Михеевич и щелкнул каблуками, представился: — генерал-лейтенант Якубенко, Дмитрий Михеевич.
— Владыка, мы сегодня закончили работу над портретом Дмитрия Михеевича, — обратился Иванов к епископу. — Не желаете ли посмотреть критическим оком?
— С превеликим удовольствием. Хотя заранее знаю, что портрет хорош. Алексей Петрович мастер психологического портрета. Равных ему я не знаю в нашей скульптуре.
— Полно вам, владыка, — смущаясь, сказал Иванов. — Вашему сану лесть противопоказана.
— Искренне, милейший Алексей Петрович. Не лесть, а истина, — пророкотал епископ, а Якубенко вслух размышлял:
— Владыка… Владыка чего? Когда-то мы пели: владыкой мира будет труд.
— Так положено обращаться к их преосвященству, — сказал Иванов. — Не «отец», как обращаются к рядовому священнику, а «владыка» — это уже к архиерею.