Как говорит мой Аркаша: «Нет мужчин импотентов, есть неграмотные в сексуальном отношении женщины».
— Вы ему изменяете? — спросил напрямую.
— Чем я хуже других? Он у меня теоретик сексологии. Как практик он ничего из себя не представляет.
— Он знает, что вы работаете натурщицей?
— Конечно, нет. Зачем ему знать? Если б он знал — мы бы с вами не встретились и я бы не имела счастья познакомиться с очень интересным человеком, талантливым скульптором. Поверьте — это искренне, от души.
А он не верил. Он смотрел в ее пылающее лицо и алчущие глаза и думал: «Нет, не верю. Так ты говорила всем мужчинам, с которыми спала». И без всякого перехода:
— Скажи — хорошо быть женой сексолога?
Она не поняла смысла вопроса, ответила улыбнувшись:
— Я ж сказала — он теоретик.
— Муж теоретик, жена практик. Чем не мелкое предприятие. В духе времени. — Он не хотел ее уязвить, но она сделала оскорбленное лицо и потянулась за бутылкой шампанского. Наполняя фужер, заговорила тоном обиженного ребенка:
— Мы говорим о разном, и вы не хотите меня понять. Дух времени. Смотря что понимать. Если бардак, который устроил в стране Горбачев, — это одно. А секс — совсем другое. Мы живем в век сексуальной свободы. Секс был всегда, он правил миром. Только раньше он был не свободным, подпольным.
«Да у нее своя философия», — подумал Иванов и сказал:
— А что, любовь и секс — это одно и то же?
— Пожалуйста, сядьте сюда, рядом со мной. Я вам отвечу. Отвечу на все ваши вопросы. Вы обещали ответить на все мои вопросы. Но сначала я отвечу. Секс и любовь — это разное. — Ответила она нетвердо. — Секс — это конкретно, когда двое в постели и оба счастливы, обоим хорошо. А любовь — это что такое? Абстрактное, эмоции, лирика. В конце концов все эти вздохи при луне имеют одну цель — приготовить постель.
— Выходит, любовь вы отвергаете, как мираж? — сказал Иванов, перейдя на диван рядом с ней.
— Совсем не значит. Я тоскую по ней, мечтаю, жажду. Когда вы говорили о любви… Как вы говорили! Вы настоящий человек, святой человек… — Язык ее уже начал заплетаться.
— Если святой, тогда молитесь, — шутливо сказал он.
— И помолюсь. И расцелую. Можно вас расцеловать?
И не дожидаясь согласия, она размашисто обхватила его, горячо, напористо впилась губами в его губы, и они оба повалились на мягкую постель. Она прижалась к нему горячим крепким и упругим телом, награждая обжигающими поцелуями губы, глаза, щеки, лоб, уши, шею. Иванов не противился. После он не мог вспомнить, как и когда он очутился в костюме Адама, — сам ли он, Инна, ангел или демон сорвали с него одежду, оставив, в чем мать родила. От двух рюмок выпитого им коньяка он не то что не был пьян, но даже не захмелел. Другое, прежде неизвестное ему состояние охватило его, словно он витал в какой-то неизведанной сфере телесного блаженства и не было на его теле ни одного дюйма, которого бы не касались словно наэлектризованные пальцы Инны и ее обжигающие губы. И этот огонь проникал на всю глубину его плоти. Она была неистощима в своем искусстве, и он мысленно и с восторгом повторял: себе: «Жена сексолога, жена сексолога» под аккомпанемент тихого шепота ее ласковых и нежных слов. Ему хотелось как можно дольше испытывать это блаженство, продлить его до бесконечности. Он почти физически чувствовал, ощущал и ее состояние экстаза, безумства, словно вся она превратилась в шквал испепеляющего, страстного и волшебно-сладостного огня, которому нет ни названия ни объяснения. И когда, обессиленные и умиротворенные, они на минуту притихли, он вспомнил свою жену Светлану, равнодушно-вялую, холодную, без страсти и огня, и его уязвило тоскливое чувство жалости к самому себе за что-то потерянное давно и безвозвратно. Тогда он уже вслух произнес: «Жена сексолога.