Меня мучат жар и бессонница. Вдруг слышу - во тьме Елисеев ест редиску. Ест, вкусно хрустя. Съел одну, начал другую. Потом еще. И еще. Что такое? Я не знал за ним такого аппетита.
- Елисеев!
- А?
- Что это вы грызете? Редиску, что ли?
- Нет. Наоборот, я думал, это вы.
- Нет, не я.
- Тогда, наверное, это мышь нашла что-нибудь на столе.
Он зажигает свет. Шарит по столу.
Он обходит всю комнату, ищет мышиную нору, ищет долго. Наконец находит возле печки спичечную коробочку и в ней большого жука. Все ясно. Это Леночка спрятала.
- Выбросить?
Жалко Леночку.
Однако жук мешает спать.
Елисеев осторожно выходит в коридор и там осторожно кладет коробочку на стол. Все стихает. Темнота. Меня продолжает мучить жар. Потом я начинаю потеть. Потею так, что обе простыни хоть выжми. Никогда в жизни так не потел. А вокруг тридцать пять тысяч га колхозных полей, подготовка к уборочной, комбайны, тракторы, бригады, колхозы, полеводы, инструкции, противоречия; все это еще мне не совсем понятно, еще не разобрался, что к чему.
Так до утра.
Двадцать второго Костину нужно было съездить в колхоз "Красный партизан" - отвезти лозунги и материалы к предстоящей политбеседе. Пригласил нас. Часов в двенадцать мы отправились на бричке - Костин, Елисеев, Зоя Васильевна и я. Это километров десять - двенадцать.
По дороге смотрели хлеба. Очень хороши. Земля вокруг тщательно возделана.
Из "Красного партизана" поехали в поле, к бригаде стариков косарей. Их Зоя Васильевна как-то обещала сиять и теперь решила исполнить обещание.
По дороге осматривали хлеба. Особенно меня поразил кусок возле церкви со снятыми крестами - громаднейшая, густейшая, ровнейшая и чистейшая пшеница. Чтобы войти в нее, надо сильно напрягать руки, разбирая ее свежую крепкую чащу. Куда хватает глаз - отличнейшие хлеба. Неожиданно для традиционного русскою пейзажа - абсолютное отсутствие межей. Сплошные зеленя.
Дороги прокладывают с помощью трактора.
Мы нашли косарей на склоне балки. Три старика в шляпах и широких рубахах широко и легко косили луг. Густое белое молоко сока сворачивалось большими каплями на срезанных стеблях молочая.
Зоя Васильевна засуетилась, живописно расставила стариков, утвердила свой треножник и велела им косить. Они, очень довольные, пошли цепью вниз, размахивая косами. Трава ложилась легкими рядами.
Тут Зоя Васильевна спохватилась - она забыла в тарантасе кассету. Она с криком побежала за ней.
А старики продолжали мерно и неуклонно идти.
Когда Зоя Васильевна прибежала с кассетой к аппарату, старики уже прошли мимо. Она обежала их и стала снова наводить, но, покуда наводила, старики опять прошли мимо, лихо кидая косами. Они ничего не видели и не слышали. Она была в отчаянии. А они, три старика с громадными бородами, сбитыми ветром в одну сторону, шагали вниз по косогору, неуклонно, равнодушно, торжественно. За ними страшно чернела надвигающаяся туча, бежала рожь, сверкала молния, катился гром.
- Подождите! - кричала она, чуть не плача, эта милая неудачница-энтузиастка в своем сером прозхалатике, с большими растрепанными волосами, и бежала за ними, спотыкаясь, прижимая к груди обеими голыми руками треножник, аппарат, черный платок и кассеты, падающие в скошенную траву.
Старики не слышали. Они размеренно и неудержимо шагали вниз, упоенные славой и предвкушая увидеть свои фотографии в газете.
Между тем гроза приближалась. В черной туче висели светло-белые полосы. Оттуда дышало льдом. С тревогой говорили, что будет град.
Старые косари работали быстрее, чем молодой фотограф.
Гроза не состоялась, Елисеев поймал в покосе ящерицу и спрятал себе в кепи. Ящерица всю дорогу бегала вокруг по голове.