И Шурка долго потом не мог ни о чем думать - только о том, как она голову поворачивала за его рукой. Надьку Шурка тоже не велел никому обижать.Да что они, обижали, что ли, кого? Так, разговор один! Просто они хотели, чтоб все справедливо было и по-товарищески. На товариществе Шурка особенно стоял. В Шурке словно точный прибор срабатывал: "товарищеский" или, наоборот, "нетоварищеский", "свой в доску" или, наоборот, "воображала", "паразит", "для себя только". Светлые Шуркины глаза на темном от сплошных веснушек, словно не отмывающемся до конца лице - глаза эти становились колючими и непримиримыми тогда, когда кто-то рядом с ним был "для себя только". И именно потому, что для Шурки превыше всего была элементарная и неоспоримая справедливость, сам Шурка, не признаваясь в том даже ближайшим своим дружкам, томился. В его-то собственной жизни - так он считал - вовсе не все было по правде. Потому что не в школе бы ему учиться, а записаться на биржу труда, и дело с концом! Если уж все по правде!.. Сколько он там получает, дворник? А в деревне, между прочим, ртов пооставалось - будь здоров! Каждому пить-есть надо...Тут еще как снег на голову дядя Егор приехал с тетей Марусей, да малого своего приволокли, - Шурке с отцом вовсе нечем стало дышать. Отгородили дяде Егору в дворницкой угол за занавеской, - все равно, считай, одна конура!.. Удрать бы! Уехать, законтрактоваться куда-нибудь подальше!..И к отцу вдова какая-то из Марьиной Рощи стала захаживать, потому что где отец, где маманя, а дело живое. Отец и не любил вовсе марьинорощинскую эту, так, жалел понемножечку, - Шурка в этих тонкостях хорошо разбирался. Но тогда ему совсем некуда было деваться, хоть в класс иди ночевать. Дядя Егор скажет, бывало: "Ты бы, Федор, сам к ней шел, к этой своей..." А отец: "Как можно! У нее дочь взрослая..." Будто Шурка его - пацан!..Отец и слышать не хотел о том, чтоб Шурка пошел на биржу: сына ему ученого подавай, приспичило!.. "Я, - кричит, - для чего тебя из деревни взял?.." Не брал бы, и весь разговор! "Для кого, спросить, советская власть старается?.." Другого дела нет у советской власти - Шурку планиметрии учить! И что Клавдюша отцу ни напоет - Шурка за все отдувайся, шкура у Шурки казенная. Чуб береги, - темный, крученый Шуркин чуб уже на брови падал, на многое понимающие его глаза: подуй - отлетит!..А Клавдюше зайти - долго ли? Туп-туп-туп, притопает по чистому асфальту высокими своими ботинками. Далеко не ходить, сторожка дворницкая вот она, во дворе. Тетя Маруся аж зайдется с перепугу, младенца из зыбки выхватывает, чтоб, значит, разговора хорошего не нарушал, табуретку обметает: - Клавдия Васильевна, да пожалуйста... А отец ничего, с достоинством, бороду огладит: - Картошечки, огурчиков? Водочки не выпьете ли?..Клавдия Васильевна подсядет к столу, картоху одну, другую облупит, возьмет огурчика.- Репетитора, - скажет, - берем по математике. Ты сына своего обязательно посылай, ему нужно. Бесплатно посылай, какие у тебя доходы...Отец, конечно, что?- Спасибо, - отвечает, - Как вы, Клавдия Васильевна, во все вникаете, дай бог вам здоровья... Валенки вам не свалять ли? Я свату своему накажу...Ну, это так, разговор несерьезный. Отец и сам знает: валенок Клавдия Васильевна сроду не нашивала, ей педагогические принципы не позволяют.- Я бы, - говорит отец, - не знаю что сделал, чтоб из дурня моего толк вышел. Одна надежда на вас...Кое как покончат с Шуркой. Это ведь только перетерпеть, перемолчать умненько. А дальше пойдет у Клавдии Васильевны с отцом чудной такой разговор. Чудной - потому что не знает их обоих Шурка, что ли? Знает, как Клавдия Васильевна высоко свое мнение ставит.