По началу влюбленность Клауса казалась мне смешной. Сами подумайте, мы встречались лишь трижды, ни разу не сблизились. Разве танец, даже такой сексуальный, как танго, можно считать близостью? Мы даже не целовались! Но слушая его голос в телефонной трубке, представляя его лицо, руки, что ловко ведут меня, неумелую, в сложном танце, я как-то оттаивала, поддавалась. И когда через пару месяцев он сказал: «Я приеду в Париж на выходные. Приеду только к тебе. Можно?» ответила: «Можно».
Мне уже слегка за тридцать, последняя молодость, меня уже давно пора полюбить. И если это Клаус, что ж, пусть. Пусть будет Клаус. Мимо любви я пройти не могла.
Клаус приехал. Два дня одна ночь. Все это время мы не выходили на улицу, не вылезали из постели. Все мои принципы пошли псу под хвост. Не пускать любовника в свою норку? Но это же Клаус! Совсем другое дело. Номер в отеле на пару часов? С Клаусом ни за что! Никаких влюбленностей? Только секс? Куда там! Я уже нуждалась в нем. Клаус был мне необходим. И расставаться с ним, отрывать его от себя в конце этих безумных выходных было больно. Настолько, что я не поехала провожать его. Возвращаться из холодного равнодушного Руасси одной казалось немыслимым, лучше проститься здесь на моей территории, в тепле.
Клаус, Клаус Вы знаете, я до сих пор не знаю, не понимаю, кем он был. Честен он был со мной, или это была игра? И если игра, то чья? Был ли он статистом в этом сценарии или соавтором? И никогда мне уже этого не узнать. Знаете, в кино есть такое понятие поворотный пункт. Ну, объяснять, наверно, не нужно. Каждый из мужчин, про которых я вам рассказываю, был поворотным пунктом в моей жизни. Клаус Зибер стал финальным.
Уже через три месяца он предложил мне руку и сердце. Именно в такой старомодной формулировке, подкрепленной привычными ротэ розен, прозвучало его предложение. Я согласилась сразу. Повторю, мимо любви я пройти не могла. Переехала к нему в Дармштадт. Зарабатывал он более чем прилично, работать мне было ни к чему. Жизнь покатилась гладенькая, приятная. По-немецки скучный город размеренность и порядок: тихие улицы, застроенные простыми домами, широкие площади, герцогский дворец, окруженный деревьями, будто сказочный замок вырвали вместе с приросшим к нему куском леса и поставили посреди современного города, стайки студентов, велосипеды, ресторанчики с обязательными картофельным салатом, луковым пирогом и яблочным вином. Дом Клауса возле парка Розенхёэ, и тут без роз не обошлось. Чистенький, образцовый.
Порядок в нем поддерживала фрау Марта, кругленькая, сдобная, пахнущая лавандовым мылом и корицей, аппетитная, как плюшка, экономка Зиберов. Наследственная. Клаусу она досталась вместе с домом от отца. Фрау Марта гордилась своей принадлежностью к наследию Зиберов. Пришла в Дом, она произносила, почтительно, с большой буквы, двадцатилетней деревенской простушкой косы баранками уложены на затылке, старенькое пальтишко на плечах, в картонном чемодане единственная клетчатая юбка, блузка с кружевным воротничком да пара застиранных нижних рубашек. Почему-то особое удовольствие ей доставляло рассказывать, как пятилетний Клаус шорты с лямками, белые гольфы, рубашечка пузырем на спине читал ей свои детские книжки «Неряха Петер» и «Король-лягушка». Она прямо млела, повторяя в сотый раз: «Мальчику так нравилось про глупую девчонку, что жгла спички! Глаза сверкают, как две монетки, и низким глухим голосом пугает меня:
Сгорела бедная она,
Зола осталася одна.
Да башмачки еще стоят,
Печально на золу глядят».
Меня фрау Марта звала деточкой, считала ребенком и ничего по дому делать не позволяла. Не положено. Таков порядок. Иначе на что здесь она?
Да не в Марте дело. Давайте уж к кульминации. Несколько театрально звучит, согласна. Но это и был театр. Или, как говорили в моем детстве, кино и немцы.
Вернулась с прогулки, захожу в гостиную, а там Майкл. Тот самый, с которым болтались по клубам на Пляс Пигаль. Я его сразу узнала, такое лицо трудно забыть: глаза круглые, чуть навыкат, как у аквариумных рыб и усы, знатные такие, полковничьи, рыжеватой скобой обводящие пухлые капризные губы. Сидит Майкл в кресле нога на ногу, перед ним на манерном столике серебряный подносик с чайным прибором. Марта его впустила? А сама где? Я мимо кухни проходила, это ее, можно сказать, святая святых, но там пусто, хранительницы очага нет.
Я воззрилась на гостя удивленно, а он, даже зад не оторвав от кресла, по-хозяйски так рукой на чайничек указует: