У самой-то с ребеночком не получалось. Сначала забеременела быстро, да мальчик родился мертвым. И по весу вроде бы был нормальным, и выглядел хорошо, и пуповиной не был обернут, но почему-то неживой вышел. Злые языки даже говорили, что не хотела, мол, Глашка ребенка. Сама, мол, затянула с родами, вот он и помер. Да как же она могла не хотеть малыша от любимого мужа?..
Горе пережили, но еще несколько лет у них с Игнатом ничего не получалось. Уже успели они смириться, что не дает им Бог ребеночка. Родные Игната не раз пытались внушить ему, чтоб бросил он бесплодную Глашку. Какие его годы! Да и парень о-го-го какой! Еще женится и семерых заделает. Да только хмурился Игнат, становился чернее тучи, разговоры эти останавливал и уходил. Возвращался к жене. Никто его не понимал. А чего уж, казалось бы, проще-то: любил он Глафиру. Благодаря любви этой, небеса смилостивились над ними. И через пять лет родилась у них девочка. Назвали ее Лизой. Это и была моя мать.
Хотели они больше детей, да бог не дал. Поэтому по прошествии многих лет дед и бабка не могли нарадоваться своим внучкам, нам с Аней. Мы тоже были для них долгожданными. Они оба просто выливали на нас все свое бескрайнее обожание. Все же из-за разницы в возрасте с сестрой мне всегда казалось, что я самая любимая и самая главная. Я чувствовала себя центром Вселенной, причиной Мироздания. Все, абсолютно все, происходило только ради меня. На самом деле, так оно и было. Детство эгоистично. Например, я не могла себе представить, что бабушка была когда-то молода. Фотографий юных Глаши и Игната или не было никогда, или не сохранилось. Для меня бабушка была как будто выросшей из нашего соснового леса. Даже пахла она хвоей. И руки у нее были, как кора молодой сосенки. И лицо ее было цвета сосновой смолы. Да, баба Глаша воплощала для меня продолжение самой Природы.
Она ладила со всем, что живое, что растет. Недаром на ее огороде получались самые вкусные помидоры, которые я когда-нибудь ела в своей долгой жизни. Оторвешь, бывало, от ветки пузатого красно-розового великана и не можешь дотерпеть, чтобы донести его домой и разжиться солью. И вот тогда, прямо там, на дорожке между грядками, впиваешься зубами в эту сочную восхитительную сладковато-кислую мякоть Постепенно высасываешь самое вкусное из середины плода Струйки сока текут по руке, но рот уже наполнен восхитительным летним счастьем. Жуя, передвигаешься к дому, чтобы в том месте, где помидор был откушен, посыпать его крупными прозрачными кристалликами соли. И потом, уже с солью, откусываешь еще раз. Кристаллики слегка пощипывают язык и придают помидору ни больше, ни меньше, а божественный привкус Никогда не встречались мне помидоры вкуснее тех, что я срывала с бабушкиной грядки.
А какая у нее была малина! В углу огорода, слева от дома, росла густая малиновая роща. Казалось, что она бесконечна: делаешь шаг вглубь, а там сверкают новые темно-красные ягоды и просятся-просятся тебе прямо в рот. А впереди еще блестят, и еще
Однажды обидела меня чем-то Аня, и я пожаловалась на нее бабушке в полной уверенности, что сестре достанется по заслугам. А бабушка зашла за занавеску, где та засыпала, и я услышала, как она произнесла: «Ягодка ты моя ненаглядная!» И запела:
Летели две птички,
птички-невелички,
Я в саду, в саду была,
в саду розы рвала.
Я живо представила себе, как под эту, много раз слышанную мной, песню бабушка прижимает к себе сестру, гладит ее по голове, по спине. Это ее-то, которую обязательно надо было наказать! А из-за занавески все доносилось:
Летели-летели,
Сели-посидели,
Я в саду, в саду была,
в саду розы рвала.
Было невыносимо обидно, что вместо справедливой расправы сестрице досталась эта «ягодка», представляющаяся мне самой вкусной и спелой малинкой из бабушкиных зарослей.
Сели-посидели,
Дальше полетели,
Я в саду, в саду была,
в саду розы рвала.
Как плакала я тогда от злости, что осталась не отмщенной, что не поругали Аньку, а, наоборот, наградили такой вкусной ласковостью, как «ягодка», да еще и розами в виде песни осыпали. Зато как я смеюсь теперь, вспоминая ту свою бесполезную злость, отступающую перед безграничной бабушкиной любовью, лучащейся сквозь «ягодку», проникающую в нас сквозь незатейливую песенку про прилетевшую в сад птичку.