6. Учебка [6]
Да, вот так и подкрался дембель незаметно, закуривая очередную сигарету, лениво рассуждал Литовченко, парадокс: дни армейские медленно тянутся, а потом раз и полгода прошло! Оглянулся год пролетел! А там и полтора промчалось! Вам ученым хорошо полтора года служить всего. Кстати, а как тебя после учебки за границу отправили? Насколько я знаю, редкий случай. Нужно ведь спецпроверку проводить, а служить всего год остается.
Да, я тоже такое слышал. А еще говорили, что мы народ неблагонадежный можем за кордон убежать. Так что заканчивал я учебку в полной надежде остаться в Союзе.
Чтобы с ней видеться?
Ну да. Она целых два раза приезжала в часть, хотя, согласись, от Москвы до той глубинки на Западной Украине, куда меня служить угораздило, около двух дней пути!
И что же произошло? Почему тебя сюда забросило?
Это целая история, дружище. «Добрые» люди помогли.
Догадываюсь. На кого-нибудь из командиров пасквиль непотребный в стихах написал. Странно, что здесь ты в любимчиках. Впрочем, как я понял, в войсках у людей больше чувства юмора, чем в учебках. Один только начальник связи сколько от тебя натерпелся! Я бы на его месте сгноил бы тебя в нарядах, а он только ходит и зубами скрипит А парторг Коровянский? Начальник штаба при любом случае твоими цитатами их клеймит, словно они дегенераты какие. Об особисте вообще молчу
Зря ты. Там же просто добрый юмор и ничего больше. Они же понимают.
Это на гражданке юмор, а здесь за такие шутки получают сутки, неожиданно срифмовал Литовченко и сам засмеялся своему каламбуру, сутки на гауптвахте. Что, угадал? На отцов-командиров замахнулся?
Не угадал, Вова. Мне в учебке не до стихов было там расслабляться некогда. А у командиров я и там в почете был, как, впрочем, почти все ребята нашего взвода после вузов, которых собрали в один. Мы же по армейским понятиям считались что-то вроде вундеркиндов на общем фоне солдатской безграмотности. По крайней мере, могли без запинки на политзанятиях перечислить все пятнадцать республик СССР, страны социалистического содружества и капиталистического блока.
Ну, это и я могу, обиделся Литовченко, в техникуме тоже проходили.
Поэтому и в штабе служишь. А у нас, к примеру, вызывают к доске обычного солдата, кстати, той же национальности что и ты, только из глубинки, а он ни одной капиталистической страны не знает. Замполит роты просто в шоке: «Что я с вами на проверке делать буду? Меня же за одно место подвесят! Хоть одну капиталистическую страну на доске напиши» А солдат не может, хоть и вправду подвешивай! Но солдатское братство разве даст пропасть подсказать шепотом, конечно, пытаемся. И пишет что-то из двух слов, вытирая испарину со лба. «Не пойму, что ты написал, морщится замполит, переведи!» «Вэлыко Брытания! с гордостью читает боец под общий смех, а бледный от отчаяния замполит, не дожидаясь проверки, уже сейчас готов застрелиться.
У нас такая же байда, не удивился Литовченко, и ничего. Главное, чтобы проверяющие хорошо поели и попили за время проверки. Или к вам больные и зашитые приезжали?
Там же учебка, младших командиров готовят! Понимаешь разницу? Ну, наш взвод поэтому за всех и отдувался. Разве что в спорте мы подусталые были, но и то не все. А я еще и комсорг, и газету выпускал, и в ансамбле играл, и даже занятия проводил с отстающими.
Так тебя же должны были вообще сержантом в учебке оставить с такой общественной нагрузкой, как мне кажется.
Планировали как замполит по секрету сказал, но оказалось, что не всем это пришлось по нраву. Старшина роты, прапорщик Касторский невзлюбил.
Старшина роты? Да кто он такой!
Это здесь раздатчик белья и портянок, а в учебке даже простой сержант как в войсках офицер. Тем более что прапорщик Касторский это вообще уникальный экземпляр. Представь себе огромную тушу, облаченную в сшитую по заказу военную форму из дорогой ткани, как у генерала, едва сходившуюся на животе, такую же огромную фуражку-аэродром, из под козырька которой едва были видны два хитрых маленьких глаза и такой же остренький носик, вечно недовольную ухмылку в уголках рта и большие оттопыренные уши. Впрочем, не такая уж и отталкивающаяся внешность, если не брать во внимание постоянное нагловатое выражение лица, словно ему, прапорщику Касторскому, весь мир был чего-то должен. А я почему-то больше всех! Хотя, впрочем, сам виноват. Как только привезли нас в часть, сержанты построили в проходе казармы после бани в новой форме, сразу же появился прапорщик Касторский. Стал перед нашей необученной разношерстной публикой, уперев руки в боки и широко расставив ноги, и так пренебрежительно-высокомерно говорит: