«Ну и где этот музей? ехидно спросила сестра. И где его «Таёжная рапсодия»? Последнее исполнение 30 лет назад было!» Какая жестокость бездушие глупость Не может Нина забрать пианино в своё социальное жилье в Мюнхене. Негде ставить. А вот семья сестры сумела оставить за собой все сто пятьдесят метров дедовской лауреатской квартиры на Литейном. Эх опять горе не горе, а проблемы лишние ей ни к чему. В той социалке муж обездвиженный после инсульта лежит. Соцработники ходят. Дома Нине инструмент не нужен, она балетный концертмейстер высокого класса. Для неё в балетных студиях инструмент всегда готов. Но это дедушкино пианино было его первой покупкой, с первого его гонорара за детскую оперу «Лес и Лис». Её сравнивали тогда с «Петя и Волк» Прокофьева, не иначе. И вот этот бывший домашний полубожок, с облупившейся лакировкой, выброшен равнодушной к музыке роднёй, у которой словно стёрта плата родовой памяти! Ладно бы родовой. Исторической. «Таёжная рапсодия» для органа с оркестром тоже классика. Да, пока что она в резерве, но Нина, как музыкант, понимает, что будет ренессанс, будет. Вон, Баха двести лет не исполняли. А сейчас куда без него?
Что делать что делать Как что? И она купила в автомобильном салоне большой плотный чехол для легковой машины и для начала укутала пианино от злого осеннего питерского дождя. И заказала грузовой контейнер до Германии. В лоджию поставят инструмент. Выкинут диван и поставят. Потому что она Нина. У неё даже имя рифмуется с музыкой, которую так любил её дед мальчик из оленьего стойбища, в медвежьих унтах и меховой кухлянке
4. Родная вода
Она долго искала свою воду. Почти всю жизнь. В детстве она чуть не утонула в маленькой речке Деркуль с быстрым течением и густыми зарослями по берегам, известной своими коварными водоворотами даже по мелководью. Еле откачали. И вот уже подростком отправили её родители на летние каникулы в дорогую летнюю школу в Англии. По выходным их возили на экскурсии. И как-то привезли в знаменитое Ваверлейское аббатство, от которого остались, правда, одни руины со времён Генриха Восьмого, когда народ с радостью крушил католические монастыри и храмы, растаскивая добротные камни себе на строения. Так говорил преподаватель, устраивая своих шустрых и многоязыких учеников на ланч на берегу узкой и быстрой речки Вэй. Ларочка легла на живот в глубокую траву, у самой воды. Есть ей не хотелось, и она засмотрелась на воду, в которой плескались, извиваясь, длинные стебли незнакомой травы. Вода в речке была цвета тёмного бутылочного стекла. Она даже на вид была холодной. Озноб пробрал девочку до костей. Ей показалось, что именно в такой речке и утопилась Офелия. И тяжёлая холодная вода повлекла, понесла её лёгкое тело вниз по течению, как на картине Милле. «А вода-то чужая, поняла Лара. Чужая вода. И холодная. В Деркуле была теплее, прозрачнее и словно бы роднее такой больше нигде нет». И когда через много лет они большой молодой компанией поехали на вёсельных лодках в заросшие камышом и высоким осотом плавни Днепра под Херсоном, она была уже замужем. Именно на родину мужа они и приехали в свой медовый месяц. Пикник проходил на песчаной отмели. Вступив в днепровскую воду, Ларочка вдруг поняла, что она узнаваемо тёплая. А не такая ознобная, как в Волге, в которой она пыталась искупаться, когда была на практике в Казани. Вспомнилась и чужая английская речка, в которой тогда просто-таки окоченели опущенные в неё ладони. Ларочке захотелось настоящего, родного, даже скорее родственного тепла, и она пошла одна по теплой и ласковой воде отмели, всё более отдаляясь от компании. Ей казалось, что она наконец-то дома, что она нашла свою воду. Песок под ступнями шевелился как живой, а вода всё никак не прибывала и была чуть выше её коленей. Молодой муж оглянулся на Лару, только когда услышал её странный пронзительный крик. Да и вся компания разом уставилась на далёкую фигурку Лары, которую уже по пояс затянуло, по всей вероятности, в песчаную яму, каковых на лиманах всегда великое множество. Живые, зыбучие пески были особенностью этого залива. И друзья, и подруги мужа должны были бы предупредить гостью об этом. Да вот, видимо, не успели. Бежать к ней, увязая во влажном песке по колено, было совершенно бесполезно. Местные это хорошо знали. И теперь с ужасом и отчаянием наблюдали, как их гостью затягивает влажный песчаный водоворот и с головой накрывает не то чужая, не то и правда родная, знакомая с детства вода.