Заворочалась жена. Обидно стало, что страдает один, тихонько пхнул её пяткой. Чмокнула губами и перевернулась на другой бок. Стянул всё одеяло на себя, пусть-ка и её поедят. Жена пошарила по бедру, засопела. С потолка спустились уже два писка, второй в пол-октавы ниже, представился комар ростом со шмеля, комарище, карамора, продырявит, ахнуть не успеешь. Включил ночник. Чудище сидело у жены на плече. Смотрел, как гранатово набухает его живот, и слышал, против желания слышать в этом кровавом насыщении какой-то другой, философский да что там! надфилософский, главный смысл творящегося сейчас в мире. Зачесалась ладонь. «Есть ведь марля!.. Не чует, совсем не чует». С досады приложился крепко, но всё же не так сильно, как вскрикнула и заворчала, ну совсем убил! Вот созданье: спит и во сне же притворяется.
В окно густо тянуло тополиным соком; короткими сопами, по-звериному ощупал ноздрями его горькость. Опустил ноги в шлёпки и вышлепал себя на балкон заветно покурить. Задавить тополиную дурь никотинной, спокойной. Спичек не было. «К-калоша! О здоровье она печётся» Издалека, с самых Кузьминских прудов клокотали лягушки, певцы жизни Под тополями, внизу, на скамейке, приглушенно резвилась молодежь. «Странно не орут. Сколько сейчас? Два? Три? Чёрт их носит». Вгляделся и так, и сяк, нет, не видно. «Обнимаются, три источника! Эх, учкудуки! Затянуться бы полетать!.. И зачем в неметчину? Ещё скажи в Африку. Скучные страны, весны нет, всё лето да лето. Покажи африканцу нашу весну, из него сразу Пушкин вылупится!..» Холодок или память по рифмованной истоме? по локтям, по спине, по рёбрам, под рёбра: «Пописал и Павлик ваш стишков! Пушкин- лягушки И в склад, и в лад». А вспомнилось не своё, понятней, созвучней, чем самое что ни на есть своё: «В аллеях столбов по дорогам перронов лягушечья прозелень дачных вагонов» протянулось от кваканья и багрового животишки. Выплеснуться звуком в ночь, в чёрную зелень и зацепиться на ней! Надуться ей, как комар, надуться и лопнуть а хоть и лопнуть! Чем тридцать лет питаться тремя источниками! Или уж прожить дилетантом, высыпать из головы умный мусор, не в чужой зауми ковыряться, а считывать с небес «Целуются, поганцы три составных части, сосутся, сосут, комаром их» Грудь сдавило, захотелось то ли хныкать, то ли петь, то ли спрыгнуть с балкона на скамейку. Комары, осторожно трогая крыльями новый мир, летели в приоткрытую балконную дверь на свет. На тепло. На дух. «Чего им там? Весна тут! Пищат, сосут, целуются, смеются»
Зазудился укус на коленке нет, не укус, и не на колене. Зуд, зов. «Хорошо им в занзибарах спи себе, никакой весны!.. О здоровье она заботится Кровь жижеет. Тухнет Зачем комарам такая кровь? Летели б на скамейку «Ах, вам не хотится ль под ручку пройтиться?.. Мой милый! Конечно. Хотится! Хотится!» Хотится! Ау! Проехали Не ваша, Павел Иванович, весна, Комаров ваша фамилия. Выйдешь только из подъезда «Ваш билет!» На Таганку в своё время доставал. В Большой доставал. А в эту ночь не достать, не пустят».
Ощущение безбилетности и вытолкнуло с балкона. Марли нет, сетки нет, жизни нет, ложиться и помирать под комарами, ну, хотя бы заснуть! да разве в щель протиснешься!
А налетело-то! Задрал голову к потолку: комары трубили в гнутое хоботьё весна! Живём! Сюда! Лети! Предвкушали, как живая, теплая кровь, ещё хранящая чужой пульс будет распирать ссохшуюся за зиму мотылью душу, ещё, ещё, пока не рванёт багровым экстазом во все стороны жизнь!.. Багряным Багрицким! «Нырять, подползать и бросаться в угон, чтоб на сто процентов исполнить закон».
И что о нём заботиться, о здоровье? Весну проживи заболей и сдохни.
Спит, не слышит, не чует. Всё, размагнитилась кровушка, скисла. Дуры эти комарихи, не знают, что пьют
Вынул из пиджака на стуле другой коробок, отнёс его на балкон, в тайничок под цветничок, чтоб не греметь с ним по квартире, и зацыпил к другому тайнику, в сортире, за сигаретами. Задержался, пошумел водой конспирация! и процыпил, пачка под майкой, обратно.
Жена себе спала. Хотится! Обошёл вокруг кровати: ночник бугрил лунный жирок на жениных ляжках. Всего расхотелось, да и слава богу, разве объяснишь? Никакими лягушками не поднимешь. Что он ей? И на балкон, покатал в пальцах сигарету, подышал в рифму, довольный: «Не поднять в сорок пять бабу ягодку опять Эх, три источника!»
Из цветника, как трава на сморчковом боку канавы, лезли стрелки будущих цветов. Впустил последнюю перед куревом думку, философскую. Что самая правильная жизнь у насекомых и цветов: отлюбил умирай, не копти.