И то привыкли, мы с ними и на прошлом светофоре вместе стояли, тогда последний ряд посвистывал, кому-то в нашем автобусе подмигивал, задирали друг друга, смеялись даже а тут синячок, белая нога прямо от груди Головы и втянули, и съёжились, только видно кадыки, как затворы по шеям Слева, за высокими бортами, тощие коровы или бычки словом, скот, тоже уставились, мокрые, спины в струпьях, прижались друг к другу, холодно, снег недолго уж осталось, а если долго? День это долго? А два года? Не всё ли равно скот, он и есть скот. Красный свет, рука на передаче, и тут же, на передаче, эта пронзительно-белая коленка с синячком а руке как будто всё равно, и коленке всё равно Кадыкам это не понятно. Интересно, кто у солдат с краю? У коров самые большие рога в середине, теплее, понятно. А у солдат? В глубине, конечно, не дует, но ведь и коленки не видно! А мы если по ходу движения от коленки справа. Я через чью-то голову, через чьи-то руки, руки, волосы, уши ах, как сидит! Снег, осень, а ножка без чулочка! Из прихожей, из лифта в машину, из тепла в тепло и вперёд, в новое тепло. Держусь за поручень, грусть глотаю, какая-то тётка сумку норовит на ногу поставить, дед под мышкой кряхтит, волосатый парень передо мной тоже головой туда-сюда: то видно коленку, то не видно. У дверей опять склока.
Красный мигнул, я в последний раз напрягся, посмотрел на синячок-ногу, чтобы повспоминать спокойно, когда выйду, да тут и зелёный, всех скотов как тряхнуло! Выхлопом заволокло, досадой, а утряслось от коленки только белый капот впереди или черный с вурдалачьими яйцами? Не помню, что-то с памятью
САМ
Тяжело становится жить под русским небом, разно тяжело, но куда, к кому не наведаюсь, тяжесть эта всяким словом слышится, из каждого взгляда струится кто-то плачет, кто-то потирает руки, страшненько, жутковатенько, а по большей части срываются на крик, психуют, психуют, нутряным ропотным валом идёт на народ истерия, подогревается сторублёвой нерадостной водкой, накаркивается голодеющими воронами, нагулькивается уродеющими голубями меньше, меньше жратвы становится им по дворовым московским помойкам. Ах, сошло бы всё на тормозах!.. Тупую русскую злобу потом уж не унять, у её сердца нет ушей, только кулаки и рот, полный слюны и крика, бедные мы, бедные! Теперь каждое слово, даже совсем нелишнее слово запал, порох, и я, птица говорун, учу себя молчать. Себя! Ни в коем случае не призывая к этому другого это и есть то самое запальное слово! Только попробуй произнеси: «Давайте помолчим!» и сразу захлебнёшься встречным валом: «Хватит, намолчались!..» что, собственно, такая же правда, только вектором к обрыву. Каждый должен сейчас сам вот оно, наступило времечко: каждый и сам!.. Сам молчи. Сам делай. Сам решай. Сам стой. Толпяного в нас с избытком, теперь проверка: хватит ли в нас той самой самости, сможем ли мы в себе толпу самостью победить, больше толпяной силой эту самость осеменить, чтобы миллионы наших самостей не передохли по одиночке. Сцепиться в локтях, приподнять подбородок и ничего не скандировать. Ни долой! Ни да здравствует. Потому что всё это адресуется самому себе, а когда самому себе скандируешь, то сам-то ничего не слышишь. С собой нужно разговаривать молча. Я и учу себя молчать. Я учу себя тащить. Сам. Вместе у нас не получилось, вместе у такого младенческого человечества пока не получится ох, как красиво мы это доказали! Вместе это известный анекдотский групповичок, где очень даже можно сачкануть, и чем тяжелей тащить, тем желающих сачкануть больше, а чем их больше, тем тащить тяжелей, а чем тащить тяжелей, тем и т.д. и т.д. вектор к обрыву. Нужно не призывать тащить дружно потому хотя бы, что само призывание худший из видов сачкования, а тащить самому. И если пока ещё не умеешь учить себя тащить самому. Да самому учить себя тащить самому. Иначе что с того проку, что ты видишь, как тяжело становится жить под русским небом?!
ХОЧЕТСЯ
Хочется много чего хочется. Два дня поголодать и съесть потом один маленький кусочек парной рыбы. Телевизор разбить хочется. Перед ним чувствуешь себя маленьким кусочком парной рыбы, а рядом с собой видишь ещё два маленьких кусочка их тоже съедают. Хочется выключить голову, чтобы она не думала хотя бы час тогда можно уложить тело на траву и вспомнить детство, не о детстве, а именно детство, т.е. вплыть в лёгкий покой души никто не рвёт с тебя цветов с корнями Хочется прочитать стихотворение вместо фальшивого артиста, а то стыдно; хочется придумать что-нибудь на лицо, кроме «усмешки горькой обманутого сына», всё равно её видит только зеркало; не психовать хочется, ох, как хочется не психовать, да это дудки, потому что психануть иногда ещё сильней хочется, и чтобы после третьей просьбы они все не фыркали и не дулись, а выключили-таки гремящую дичь, в которой не слышно ни себя, ни друг друга ау! Хочется, чтобы хоть кому-нибудь из ближних хотелось того же, чего и тебе не из какой-то там солидарности, нет, ничего высшего, боже упаси! просто интересно увидеть ещё одного такого же идиота, которому не хочется семикассетник с видео и слышио, а хочется, чтобы был чистый коврик в прихожей. Да! Представьте хотенье, фонтан мещанства: чистый коврик в прихожей, час тишины, и не обжираться в преддверии голода хлебом с картошкой, а два дня поголодать при полном холодильнике, а потом маленький кусочек парной рыбы. Не обязательно какой-нибудь такой, а обыкновенного карася. Ка-ра-ся