«И оно мне было надо?»
Орликов
Но в это утро демон жажды схватил его за горло, демон утренней жажды привычного пьяницы, требующей утоления на каждой станции по пути в геенну огненную.
О. Генри, «Короли и капуста»
Застонал и, похоже, вынырнул из пьяного сна глотнуть живого воздуха, лежащий с другой стороны дуба предобтр Орликов.
Явился, брезгливо вздохнул Тимофеич.
Какой-никакой, но Орликов понял, что это о нём, и, подняв из кучи с вещами голову, приоткрыл (разлепил) по-птичьему правый глаз медленно, но чрезвычайно выразительно:
«Что-что?»
Что-что обречённо качнул головой Тимофеич, явился нам во всей красе через двести лет русский человек. Эх!..
Ч-через ск-колько? переспросил уже голосом трясущийся Орликов.
Через сто восемьдесят девять, уточнил после секундной паузы, чтобы сосчитать точно, Тимофеич, и продолжил нервно тыкать карандашом в фамилии.
То-то!.. как будто успокоился Орликов и сделал попытку подняться на ноги, покачнулся, но, держась за дуб, всё-таки встал и даже сделал два шага.
Да, время у тебя Михал Васильич ещё есть Где же их носит?
Орликов мысли Тимофеича, конечно, не понял, но от дробного стука грифеля, сморщился, видно резонировало в пожижевших мозгах.
Ч-ч-что ты, били-мыли, тычешь, больно же! Орликов, начальник рентгено-импульсного ускорителя РИУС-5, с трудом (его ломало, ох как его ломало!) через силу полуулыбнулся, то есть улыбнулся как бы не до конца, чтобы можно было съехать с улыбки в любую сторону, больно, били-мыли, больно! подтвердил в ответ на удивлённый взгляд Тимофеича, не т-тычь, били-мыли, не тычь! и задышал, как после стометровки.
«И этот ещё!.. О, господи»
А как их ещё пошевелить? только чтоб отстал и не вонял (и пахло от Орликова ох, как пахло!..)
Л-ластиком потри, посоветовал трясущийся Орликов, п-п-пе-ереверни карандашик-то.
Может на них ещё и мёдом покапать? Время уже хорошо автобуса ещё нет.
Х-х-хо-орошо, били-мыли, секретаря парткома нет с «папой», теперь предобтр Орликов заставил себя улыбнуться во весь рот, удобная позиция для перехода на необходимое сейчас Орликову панибратство, если бы не жуткий запах, которого, впрочем, сам Орликов не чувствовал, налил бы грамм п-п-пя-пятьдесят, а то ведь сдохну. Знал, кто-кто, а непьющий Тимофеич всегда со спиртом, тем более на пути в колхоз.
Предобтра раньше всех других подвёз к Горке на мотоцикле Женька Паринов, прямо из гаража, где Михаил Васильевич три недели как жил-пил-погибал, но, похоже, запасы горючего кончились, а то, как же, вытащили бы его оттуда, хоть в колхоз, хоть в райком, хоть в баню, хоть в царствие небесное.
Тимофеич поморщился и от вони, и от дурацкого этого «били-мыли», индикатора орликовского состояния, и от очередного своего не менее дурацкого положения: налить нельзя вокруг столько подчинённых, которыми ему теперь, видишь, рулить в колхозе, причём из-за этого алкаша, вместо него едет старшим, как тут сразу начинать с налива ему же? И не налить нельзя, мучается, сдохнуть, положим, и не сдохнет, видно же, что с утра похмелён, хотя но не к молодым его отпускать просить, нальют, ещё нальют, и потешаться будут над пьяным начальником ускорителя. «Ластиком, больно вот хитрованец!». Вздохнул, отложил в сторону гитару, достал из рюкзака кулёк.
На, там всё есть, только уйди куда-нибудь «как знала про Орла, подумал непьющий Тимофеич о жене, фляжку в пакет с снедью сунула, не вынимать же, ещё подумает чего».
Ти-тимофеич, Тимо-мофеич!.. захлебнулся в благодарности предобтр и неровно затрусил к ближайшим кустам.
Они с Орликовым были из той славной когорты физиков 60-годов, которых можно было бы назвать первыми первыми, кто начал работать на промышленных отечественных ядерных аппаратах, сначала в Семипалатинске, потом уже на стационарной базе в Лыткарино, вернее в Тураево, промзоне рядом с городом, где в середине букета секретных «ящиков» торчала труба-тычинка ядерного центра НИИПа. Не друзья, но друзья. Вернее друзья, но не друзья. Орликов был с самого начала везунчиком, блестящий специалист, золотая, хвалился, медаль в школе, дипломант-стипендиат с харизмой победителя, всё ему давалось на ура и семипалатинские полёты на легендарном атомном самолёте, ядерной жар-птице «Аисте», и первый ускоритель, РИУС, сразу доверили ему, а Тимофеич шёл ту же дорогу без блеска, именно шёл, а не летел. Орликов летел, потому ещё с Семипалатинска за ним и осталась так подходившее ему во всех отношениях прозвище Орёл, иногда Орлик, ибо Орликов. Потом с Орлом что-то случилось нет, опять не так потом что-то случилось с Тимофеичем, и он в середине второго десятка ядерной карьеры не запил, как Орёл, как все, и, белая ворона, практически не пил до сих пор. И это при самой большой норме расхода ректификата на его «БАРСе» по сравнению с другими аппаратами и установками.