Матвей ставил капканы в «холодной» комнате и ловил крыс. Их расплодилось много, потому что родители хранили мешки с зерном в той комнате, а крысы его кушали. Матвей, радостно посмеиваясь, аккуратно снимал ножом шкуру с добычи, сушил её на доске над буржуйкой. А потом уносил стопку шкур в заготконтору, получал деньги, покупал пряники и конфеты, которые съедал один.
Я всегда был голодным потому, что родился геперактивным ребёнком.
Когда мать сидела на своей табуретке, я опирался грудью на её колено и, глядя в её лицо, говорил:
Мам, исть хочу.
Отстань. Навязался на мою душу.
Да ты его шугани, говорили бабы, с которыми мать сводила свои сплетни весь день и до глубокой ночи.
Мать, жестоко битая « в людях», никогда не била ни брата, ни меня. А Матвей, который, как и мать, был недоволен моим громким смехом, игрой, рифмованными стихами, которые я сочинял с трёх лет, пытался ударить меня, чтобы я затих. Мать показывала ему огромный кулак.
Не смей. Морду-то разобью.
Я с первых лет жизни видел, что моя мать была защитницей, и всегда нарочно путался в её ногах, когда она приходила домой, нарочно заступал ей дорогу, потому что хотел, чтобы она взяла меня на руки. Мать отстраняла меня в сторону и бормотала:
Ой, какой ты надоедливый. Шагу ступить не даёт.
Уже радио замолчало, и свет трижды мигнул, а бабы всё говорили и говорили. Наконец, лампочка погасла, и бабы в темноте торопливо добубукали свои сплетни и разошлись по домам. Мать с глубоким вздохом взяла подойник и пошла в темноте в тёмную землянку, где жила наша корова Веска. В темноте мать резала чёрствый хлеб, наливала в кружки из подойника молоко. Брат часто не ел ни молоко, ни хлеб. И я громко спрашивал мать:
Почему он не ест?
А потому что он не такой проглот, как ты, отвечала мать.
Вероятно, один раз в месяц мать покупала маленький кулёк сахара, граммов 100. Она шла из магазина, держа кулёк перед собой, чтобы все видели. Высыпала сахар на столешницу, и пальцем начинала делить на три кучки. Я видел, что моя кучка была маленькой, и я вначале просто громко требовал от матери, чтобы она дала мне кучку брата или сестры.
У тебя глаза, идивод, завидущие. Кучки ровные, отвечала мать и смешивала кучки.
И вновь пальцем делила сахар, и вновь я видел, что моя кучка самая маленькая. И тогда я пронзительно кричал:
Дай мне Колькину кучку!!!
Мать зажимала уши, а потом смешивала сахар. Матвей из-под шапки бубукал, сидя за печкой:
Дала ему волю
А тебя, тунеядец, не спросила.
Я уже обливался слезами и непрерывно кричал, чтобы мать дала мне кучку брата или сестры. Я глушил своим криком всех домочадцев и самого себя, потому что у меня от крика в ушах звенело. Мать сердилась, но всё равно делила сахар по-своему, и моя кучка всегда была самой маленькой.
А на следующий год летом я увидел и понял, почему брат и сестра часто не хотели кушать хлеб и молоко. Вероятно, я что-то почувствовал и выбежал на берег реки. Внизу у воды стояли мать, брат и сестра. И мать кормила их пряниками и конфетами, и чем-то ещё.
О! Каким душераздирающим криком я закричал. И не помню, как я слетел с высокого берега вниз. Мать испуганно оглянулась по сторонам и торопливо сунула мне в кричащий рот пряник.
На, захлеснись, идивод. Вот идивод навязался на мою душу. Никак не подохнет. И она нарочно, словно испуганная, пуча глаза, зашептала: Тихо, сейчас дядя мильтон придёт и убьёт тебя на хер!
Я обливался слезами, жевал пряник и не чувствовал сладости. Мне было тогда три года. А семилетний брат тыкал кулаком в мой бок и зло говорил:
Дурак, проглот.
Они все называли меня «дураком», «проглотом» или «Эй ты» Когда я начал сочинять стихи, то все называли меня за это «дурак»Когда я начал сочинять музыкальные мотивы, то опять же я для всех был «дураком».
И каждый день мать водила брата и сестру в столовую Но об этом я узнал в юности.
Мать часто говорила бабам:
Ох, не люблю я варить еду.
И варила с осени до весны не более двух раз, похлёбку. Когда мать из чугунка наливала поварёшкой бурду в большую чашку, я бросался с ложкой вперёд и стремительно, на пределе физических сил черпал жижу и совал её себе в рот. Из ложки бурда расплескивалась по столешнице. Мать тыкала поварёшкой мне в голову.
Да подожди ты, дурак изводённый.
Матвей всегда ел, сидя за печкой. И если мать говорила ему: «Матвей, садись за стол», он отвечал: «Не хай. Я буду здесь».