Вот это подари. И это подари.
Получила стул, комод, половые коврики, дорожки. Мать стояла неподвижно и смотрела на учительницу.
По нашему отрезку улицы потому что здесь был огромный магазин, в тридцати взрослых шагах от нашего домика каждый день по многу раз проходил Коля дурачок. Ему тогда было лет шестнадцать. Он шёл по улице, выставив вперёд левую руку, показывая всем наручные часы. Люди не знали, как по таким часам определить время. Иные бабы привозили их из Томска, чтобы похвастать покупкой перед соседками, но не могли объяснить людям: как пользоваться наручными часами. Бабы, смеясь, спрашивали Колю-дурачка:
Коля, скажи время?
Он останавливался, долго смотрел на циферблат и солидно отвечал:
Много.
А сколько?
Не скажу, нарочно.
Он так же каждый день ходил по улице то с книгой, то с газетой в руках, а на берегу Оби раскрывал их и шевелил губами. Бабы знали, что он неграмотный и, смеясь, прашивали:
Коля, а что там написано? Почитай нам.
Не буду, не хочу. Желанья нет.
А книга интересная?
Да, читаю день и ночь.
Мы дети кричали ему:
Коля дурачок, ты неграмотный! Читать не умеешь. Мать твоя сказала!
Она врёт! В ярости кричал Коля. Я прочитал все книги!
А часы ты носишь для форса!
Нет! вопил Коля. Я знаю сколько время, а вам, гадам, не скажу нарочно!
Он плакал и топал ногами, а бабы говорили нам:
Перестаньте издеваться. Не хорошо. Он тронутый умом. А вы смеётесь.
Через два года он ушёл в Армию. Вернулся в село, спустя восемь лет, и начал работать в милиции в звании младшего лейтенанта. Проходил по нашей улице вечером, когда на лавочках было много людей. Но не отвечал на приветствия баб и мужиков, глядел прямо перед собой. А в правой руке, выставленной вперёд, он всегда нёс офицерскую полевую сумку.
Я увижу его «мурло» в четырнадцать лет, в милиции. Он, конечно, не напомнит мне мой детский крик: «Коля дурачок, почитай книгу! Коля- дурачок, скажи время!» Но покажет мне, «где раки зимуют».
Я хорошо помню, что в четыре и пять лет, когда мать сидела на табуретке, я ходил вокруг неё, обнимал её со всех сторон. А потом приваливался грудью к её колену и смотрел в её лицо, трогал его пальцами. Брат и сестра никогда её не обнимали и не подходили к ней. Мать часто говорила:
Вот Колю люблю. Люду люблю. А ты не нужон мне, не нужон. Иди вон к Матвею, выблядок. Ты не мой сын. Молю Бога, чтобы ты подох.
Я каждый день слышал эти слова, порой каждый час. Я каждый день плакал и ненавидел брата и сестру. А мать, недовольная не послушанием старшего сына, говорила:
Вот Колю сдам в детский дом, а Витю буду любить.
Брат с криком бросался на меня драться, и мы, крича и воя, остервенело дрались. Мать хлопала в ладоши и кричала:
И чо вас, гады, мир не берёт!?
А я уже в четыре года ходил с матерью в кино на детские сеансы. И обратил внимание на то, что матери в кинофильмах очень хорошо относились к своим детям, не орали на них матом. И мужики вели себя по-городскому, вежливо.
В центре села и в клубе было много девушек и женщин, и я пристально рассматривал их.
Когда добрая учительница уехала из села, то в её дом вселилась семья из четырёх человек. Немцы. Родители были служащими, молодыми. Старшей девочке, Лилии было лет двенадцать, а её брат Костик был мой ровесник.
Лилия была аккуратной девочкой. Она отличалась от хамовитых дочерей тёти Таси, дочерей тёти Нюры и других девочек нашей улицы. У неё была красивая вязаная шапочка с кисточкой. И когда Лилия бежала по улице, высоко вскидывая колени, её кисточка трепетала на её голове. Девочка боялась проходить шагом мимо трёх домов, в которых жили мальчики. Она мчалась по тротуару на пределе физических сил. Глаза её были круглыми от страха и ужаса.
Рядом с домом тёти Нюры, вплотную к нему, стоял второй дом. И в нём жила старуха по кличке «Ведьма», её взрослая дочь и рыжая девочка. Моя ровесница. Она никогда не выходила на улицу, где играли в дикие игры мальчики и девочки.
Глава 3
Я непрерывно кричал и бегал за братом, вцеплялся пальцами в его руки, в плечи, а он отталкивал меня. Его лицо было испуганным и растерянным. Мы бегали по двору из стороны в сторону, в котором стояли шесть семь мужиков. И сосед дядя Илья Иванов, поддёргивая локтями штаны на худом теле, тонким и строгим голосом время от времени кричал: