И плакала, идя домой и утирая красный нос концом головного платка. А дома она скрутила полотенце и приказала Кольке «делать уроки». Он сел за стол, раскрыл букварь. Мать стояла с правой стороны с полотенцем в руке и следила за его глазами.
Ты почему не читаешь, сволота паршивая?! закричала мать страшным криком и нанесла сильный удар по голове любимца.
Он ловко и стремительно нырнул под её руку, выскочил на улицу, и помчался посередине дороги вниз села. А мать скачками бежала за ним с полотенцем и кричала:
Витька, держи яго! Эй, кто? Держите яго!
В то время учителями в начальной школе были только девушки, окончившие семь классов. Они отрабатывали в школе два года, уезжали в Томск в педучилище, где получали паспорт. И после окончания училища оставались в городе. А из года в год в начальную школу приходили девушки, которые ничего не понимали в педагогике.
Но у брата была причина другая. Он был идиот (Три степени дебильности: олигофрен, идиот и кретин), потому что его отец был алкоголиком. Брат «ставил» себя великолепно. Его уважали подростки, и даже парни. А учительницы боялись Кольку, и выбрали его старостой начальной школы
Однажды мы шли по улице, и перед двухэтажным домом, в котором жили служащие, мы увидели очень строгую учительницу и её мужа, милиционера. Колька отвернул в сторону лицо и прошёл мимо учительницы. Она громко крикнула:
Гудковский, ты почему не здороваешься со мной?
Колька резко повернулся к ней и, исподлобья гладя на неё, свирепо спросил:
А ты кто такая?
Милиционер а я давно заметил, что он, как и Матвей, постоянно боролся за власть в семье громко и с удовольствием рассмеялся.
Сочинять стихи я начал в три года. Мать запрещала:
Прекрати коверкать язык!
Но я продолжал декламировать свои первые стихи. И тогда мать начала смеяться надо мной в присутствии баб и показывать на меня пальцем.
Смотрите, дурак изводённый. Говорит на нерусском языке. А видно идивот.
Бабы смеялись, и я затихал.
В четыре года я начал сочинять музыкальные мотивы, но мать вновь нашла способ заткнуть мне рот. А вот когда я трёх четырёхлетним ребёнком пародировал поведение Матвея, чтобы мать похвалила меня она смеялась и хлопала в ладоши. Я ходил перед матерью, согнувшись и закинув руки на жопу, кряхтел, почёсывал задницу, плевал на клочок бумаги, бросал в печку и кричал:
Не хай!
Я слышал его злобное, угрожающее ворчание, но рядом со мной была моя мать защитница. И я не обращал на него внимания.
Мне было четыре года и десять месяцев, когда мать взяла меня с собой на покос. Мать накосила траву в болотистой низине под высоким берегом. И чтобы добраться до покоса, нужно было долго идти по болоту. Мать несла на себе Кольку, а Матвей нёс меня. Я смотрел только на мать. Она шла по пояс в жиже, осторожно ступая ногами, чтобы не запнуться о коряги, о болотную траву. Я очень боялся, что мать могла утонуть. Она не умела плавать, а я уже умел.
Мать остановилась и сказала Матвею:
Я пойду сюда, а ты там собери сено.
Я вывернул голову и безотрывно смотрел, как она уходила по болоту. И я запомнил чувство тревоги за мать. Но я её никогда не слушался, как и брат.
Кочки были высокие, а на них лежало сухое сено. Между кочками была жижа. Матвей быстро вынес на поляну из кустов грабли и вилы. Грабли он протянул мне.
Давай, Витька, работай. Все должны работать.
И этот ублюдок начал подгонять меня вилами. Тыкал в спину. И шёл за мной, когда я, торопясь и падая между кочками, да ещё босоногий, сгребал сено в кучки.
Потом Матвей побросал мои кучки в более крупные кучки, ушёл в кусты и лёг там спать.
Я обрадовался, когда раздался пронзительный крик матери:
Ты чо наработал, лодырь проклятый?! Разъяби тебя в рот мать!
Это не я! откликнулся в кустах Матвей. Это Витька!
Озлоблённая мать разбросала кучки по сторонам, а успокоившись, собрала их в большие копна.
Матвей мстил матери очень подло, впрочем, как и все подкаблучники.
Осенью мать сказала ему, чтобы он снял шкуру с убитой свиньи, чтобы потом сдать её в сельпо и получить за шкуру хорошие деньги.
Я сидел на корточках рядом с головой свиньи и смотрел, как Матвей злобно морщась, небрежно и быстро начал подрезать шкуру ножом. И нарочно проткнул её. Мать молчала, и тогда он ещё раз порезал шкуру. И мать со вздохом сказала: