Сестра Агафья окинула Дмитрия Николаевича сердитым взглядом.
Не полицейский? Доктор, стало быть. Эти тоже не раз приходили! Только тревожат!
Я не доктор, сестра, и обещаю, что не потревожу больную.
Не обещайте! Одному богу известно, что её скорбный ум тревожит. Ладно! Можете поговорить, но в моём присутствии и недолго. И вот ещё что, сестра Агафия строго посмотрела на Терентьева и Белецкого, вы, она тыкнула костлявым пальцем в Анатолия Витальевича, примостившегося на край деревянной скамьи и приготовившегося записывать разговор, снимите очки, не то она решит, что вы доктор, и в припадок кинется.
Терентьев что-то хмуро проворчал себе под нос, но очки, которые надевал для чтения и письма, послушно снял и убрал.
А вы, монахиня сурово глянула на Белецкого, вы вообще вон-те за ширму уйдите. Уж больно вы высокий и худой, да еще и в чёрном. Испугается она вас, за нечисть примет.
Белецкий безропотно подчинился, подвинув ширму таким образом, чтобы видеть происходящее через щель между ширмой и стеной.
А вы вот сюда сядьте и не вставайте, сестра Агафия указала Дмитрию Николаевичу на колченогий табурет у стола, а после удалилась в соседнюю комнату, отгороженную засиженной мухами выцветшей ситцевой занавеской.
Через минуту она вернулась, ведя за руку согбенную женщину в темном неряшливом платье и чёрном платке, из-под которого выбивались спутанные пряди мышиного цвета. Женщине этой было лет сорок или около того, но выражение её маленького напуганного лица было совсем детским.
Вот, Прасковьюшка, смотри какой барин к тебе в гости пожаловал, неожиданно мягко и ласково проворковала сестра Агафия, усаживая подопечную напротив Руднева, и предупреждающе зыркнула на Дмитрия Николаевича взглядом, идущим в абсолютный разрез с её медовым голосом.
Руднев выжидающе молчал и не двигался. Прасковья не меньше минуты сидела, уставившись в стол, а потом наконец приподняла голову и исподлобья посмотрела на Дмитрия Николаевича.
Здрасьте вам тихо проговорила она тонким писклявым голоском.
Здравствуй, мягко ответил Руднев, всё ещё не решаясь шевельнуться.
Меня Прасковьей зовут, а тебя как?
А меня Дмитрий Николаевич. Я тебе гостинец принёс, Руднев вынул из кармана шоколадную плитку в яркой обертке и одновременно с тем небольшой блокнот для зарисовок и карандаш.
Он осторожно пододвинул шоколад к женщине. Та сперва отпрянула, а после ухватила плитку обеими руками, сорвала с неё обертку и надкусила.
Благодарствую, сказала она уже более уверенным голосом. А это что у тебя?
Она указала на блокнот.
Это чтобы рисовать. Ты умеешь?
Прасковья отрицательно мотнула головой, продолжая уплетать шоколад.
А ты? спросила она.
Дмитрий Николаевич несколькими уверенными штрихами нарисовал кошку, играющую с клубком. Прасковья восторженно взвизгнула.
Это ж у дяди Федота такая точно Машка! Она меня поцарапала давеча, убогая протянула Рудневу руку с обкусанными ногтями. Вишь как? царапины на руке не было. А ещё что-нибудь нарисуй!
Что нарисовать?
Ангела! Ангелы они добрые.
Руднев нарисовал крылатую фигуру с нимбом.
Ух ты! А чего ты ещё рисовать умеешь?
Руднев нарисовал дракона.
Енто я знаю! захлопала в ладоши Прасковья. Енто про Георгия! Он змея победил! Мне бабка рассказывала, лицо у женщины вдруг сморщилось, а губы задрожали. Бабка-то моя померла, знаешь? всхлипнув, произнесла она.
Знаю. Как же это произошло, Прасковьюшка? Руднев на мгновенье встретился глазами с сестрой Агафией, и та кивнула неожиданно лояльно.
Женщина на несколько секунд замерла, а потом ухватила Руднева за руку и сбивчиво зашептала.
К бабке-то моей смерть приходила. Веришь? Мне никто не верит! Я же знаю, я ж умом слабая! Да только я её точно видела! Она и меня прибрать хотела, да дядя Федот пришёл и прогнал её. Ты мне веришь?!
Я тебе верю!
Я её видела! Знаешь, какая она?..
Не знаю. Расскажи.
Да ты смеёшься! Как все они! Не веришь!
Верю, говорю! Вот хочешь, ты расскажешь, а я нарисую её? И мы её всем покажем, и тогда тебе все поверят.
Правда нарисуешь?
Нарисую, только расскажи. Ну? Какая она была?
Она Она такая Чёрная И будто в рясе
Руднев нарисовал фигуру в балахоне без лица.
Смерть, она мужчина или женщина? спросил он.