Газинур пощекотал за ушами Сарбая, ласково теревшегося возле его ног.
Я не сплетница Мукаррама-апа, да и Сабир-бабай не похож как будто на сваху Зайтуну, чтобы перемывать людям косточки, посмеиваясь, сказал Газинур. А поговорить о людях можно и очень интересно, Миннури. Особенно, если рассказывает Гали-абзы
И хотя по тому, как заблестели при последних словах глаза юноши, Миннури стало ясно, что разговор действительно очень увлёк его, она всё ещё не спрятала своих колючек.
Вот ты живёшь сейчас в Бугульме, Миннури, сказал Газинур и взял девушку за руку. Скажи, что это за место?
Место холмистое и овражистое, невольно рассмеялась Миннури. Летом глаз не откроешь пыль, а наступит осень из грязи ног не вытащишь.
Ага! Вот и не знаешь! Бугульма это самое самое высокое место! выпалил Газинур.
Ой, дядя, дядя! И чего ты мелешь! неудержимо смеялась Миннури. Который год уже живу в Бугульме, а что-то не замечала, чтобы там было самое высокое место.
Газинур, почувствовав, что напутал, не сумел правильно передать слова Гали-абзы, смутился.
Ладно, выучусь начну говорить, как в книгах, по-учёному, сказал он и, помолчав, добавил: Я хочу проситься на учёбу, Миннури. На тракториста.
Я смотрю побывал ты в городе и вернулся настоящим Ходжой Насреддином, Газинур, не переставая смеяться, проговорила Миннури.
Но в смехе её не чувствовалось больше подковырок; напротив, смех этот выдавал, что колючесть была внешняя, что за ней прячется совсем другая нежная Миннури.
Ты хочешь сказать, в тон ей ответил Газинур, что я, как Ходжа Насреддин, уже нашёл одну подкову и теперь мне остаётся не много: найти ещё три да коня, и тогда я смогу ездить верхом?
Не говори пустое, Газинур. Зачем эти слова, если им никто не поверит?
Соловей ты мой! сказал Газинур, притягивая девушку к себе. Ходжа Насреддин был мудрым человеком, но даже он, если бы жил в колхозе, отказался бы от кое-каких изречений. Ты не веришь мне, Миннури? Думаешь, я только болтаю об учёбе? пытался заглянуть в глаза любимой девушки Газинур.
Но Миннури низко опустила длинные ресницы.
Трудно учиться, когда суставы от старости немеют. А я же ещё не старик!
Тут Миннури приникла головой к груди Газинура и совсем другим тоном сказала:
Хоть бы ты отвадил от меня этого Салима! Извёл совсем Как репей липнет.
Салим?! воскликнул Газинур. Чего ему от тебя нужно?..
Застыдилась ли девушка прорвавшейся нежности или уж очень вознеслась в своей девичьей гордости, услышав в ответ страстный возглас Газинура, но только она снова выпустила свои колючки.
Как видишь, сказала она со смехом, у меня и без тебя хватает сердечных утешителей В следующий раз старайся приходить пораньше, а то можешь и совсем опоздать.
Сказала и, выскользнув из объятий Газинура, взбежала на крыльцо.
На пороге задержалась, помахала рукой на прощание и скрылась за дверью.
Газинур, покачивая головой, с улыбкой смотрел ей вслед.
Ах ты, роза моя, дикая, колючая! прошептал он и пошёл вдоль тихой, сонной деревни.
Светало. Над воротами фермы погас последний фонарь.
III
Чтобы не будить стариков, Газинур улёгся досыпать ночь в сенцах. Здесь, под потолком, сушились связки лопуха, липовый цвет, мать-и-мачеха, душица, тысячелистник, ромашка, череда, молодая крапива, цветы сирени, а с протянутого поперёк шеста свешивались связанные попарно берёзовые веники.
Прошло довольно много времени, а он всё никак не мог уснуть. Он различал нежный, тонкий аромат липового цвета, сирени. К ним примешивался горький запах полыни, его перебивала приторная душица. А всё вместе уводило воображение Газинура на колхозные луга. Когда лежишь на стоге сена у лесной опушки, ноздри точно так же щекочут запахи различных трав.
А припомнились луга, тотчас встала перед глазами пёстрая толпа сгребающих сено колхозных девчат лёгкие грабли так и играют в их руках. И среди них его «дикая роза», его Миннури. Чуть приоткрытые губы Газинура сами собой расплываются в улыбке. Понятно, почему у него особенно радостно на душе, ведь он только что говорил с Миннури, его ладони ещё берегут тепло её рук, в ушах ещё звучит, переливается её чуть капризный, с оттенком обиды и упрёка голос, нежный, ласковый смех. Любовь к этой девушке была самым дорогим, самым чистым его чувством. Но сегодня к нему прибавилось ещё одно, до сих пор незнакомое и, кажется, даже более чистое, более захватывающее чувство.