Совсем не ведомо? спросила жена.
Провод, может, менять будут
А мы никого не видели.
Зайдут еще, неуверенно сказал Рональд.
Вот оно, значит, как, вздохнула жена. А твоя шляпа? Надо же, такая старая, это даже впотьмах заметно, а я не обращала внимания. Верно сказал Господин у тебя неблагополучный вид! Пора на новую откладывать. И надо бы сперва костюм посмотреть для парада, стыдно выходить в одном и том же седьмой год, проворчала она, тщетно пытаясь разглядеть, чем именно запачкался кончик пальца.
Пустяки, сказал Рональд. Что мне эта шляпа? На парад я в ней все равно не хожу. Да еще поглядеть надо, может, надфилем поскребу, как подсохнет
Совсем испортишь, ответила жена. На тебя целая смена смотрит, а ты как с чердака вылез.
Рональд уселся на стул и стал шарить по столу в поисках острого предмета. Напрасно все приборы были убраны в ящичек серванта.
Что там с проводами? Когда включат?
Кого, провода? рассеянно пробормотал Рональд.
Да нет же, электричество! Что с проводами?
Перебили где-нибудь. А может, какой-то паразит костюмный написал закон чтобы вот эти по субботам без света сидели.
Мадлен сама изнеможенно опустилась на стул.
Скажет тоже А мы еще в купальную собирались. Под горячую воду Так успокаивает. В больших апартаментах ванны ставят отдельные, слышал? Я б там и полежать без света не отказалась.
Рональд фыркнул и замолчал ненадолго.
А ужинать есть? спросил он затем вкрадчиво.
Мадлен покачала головой.
Было, отозвалась она. Только я теперь ничего не сготовлю. Кто в бакалею пойдет? Я устала.
И мне нездоровится, поделился Рональд. Терпение-то осталось?
Мадлен, хотя этого не было видно, напряглась.
Нам питаться нужно. Какое терпение?
Какое спасительное, вот какое. После этих слов Рональд пробрался к серванту и начал там шуметь, выдвигая ящики. Звякнула склянка.
Разобьешь, и будем мы втроем два куска доедать, невесело сказала мать (поднос с пирогом она со стола не убирала). Отец тем временем поднес находку к окну, которое по-прежнему изливало на детскую кровать мерклый, болезненный свет.
Оно, заключил он. Где стаканы?
Я сама, выхватила у него склянку удивительно тихо подоспевшая мать. Уильяму поменьше, ему дадим пирога. Ребенок растет все-таки.
Уильям подумал, что, несмотря на забывчивость и равнодушие, быть взрослым, наверно, не так уж плохо если им ничего не стоит отказаться от такой вкусной вещи даже в отсутствие гостей. Пока отец и мать делили между собой содержимое склянки (там, где это было возможно на подоконнике), он с удовольствием вгрызался в сухую бисквитную корку и смаковал подсахаренную лимонную массу. Когда родители вернулись за стол, мать покапала оставшимся терпением на другой ломтик.
Теперь как раз помягче будет, уже радостно заметила она.
Угу, ответил ей полный рот. Мадлен подвинулась к сыну; обняла одной рукой его за бок, другой выловила из густых волос полукруглое ухо, как половинку печенья, упавшую в кофе, и горячо прижалась к нему губами. Потом она взялась за стаканчик, то же самое сделал Рональд. Отец и мать быстро выпили свои порции терпения.
Уильям схватил повлажневший кусок пирога и отправил его в рот целиком, но поторопился и начал прямо по-взрослому, с досадой, кряхтеть над скатертью. Мадлен засмеялась и стала хлопать его по спине, все крепче и крепче, и так увлеченно, словно приняла порцию усердия. Наконец он был вынужден сплюнуть немного бисквита обратно на поднос, чтобы мама оставила в покое его спину, и потом она продолжила играть с ним уж на это он, конечно, всегда был согласен. Игра называлась «Откушу кусочек ушка, ам! ам! потому что ты мой сладкий, ам! ам!». (Почему-то только об этом рассказывать по-настоящему неловко, но все-таки с самого начала решено, что не будет никаких врак.) Они оба ужасно любили такие развлечения: на время их становилось понятно все то, что нельзя или не хочется объяснить на словах, мама превращалась в его Лену, и заодно легко было простить друг другу любую обиду.
Рональду радость жены не передалась. Он пристально смотрел на мрачно-зеленую стену и молчал. Вырвался жутковатый вздох.
Заработался ты, посочувствовала Мадлен, повернув голову к нему. Когда смена?
Завтра в шесть тридцать, сквозь зубы ответил Рональд. Но к обеду пустят, не волнуйся. Ох!