«Все дивом казалось Алексею: и огромный буфетный шкап у входа, со множеством полок, уставленных бутылками и хрустальными графинами с разноцветными водками, и блестящие медные тазы по сажени в поперечнике, наполненные кусками льду и трепетавшими еще стерлядями…
– …Чем потчевать прикажете?
– Перво-наперво собери ты нам, молодец, четыре пары чаю, да смотри у меня, чтобы чай был самолучший-цветочный… Графинчик поставь…
– Какой в угодность вашей милости будет? Рябиновой? Листовки? Померанцевой? Аль, может быть, всероссийского произведения желаете?
Алексей смотрит по сторонам. «…Сидят все люди почтенные, ведут речи степенные (не то, что «пьяный скоп» у Демьяна Бедного. –В. С. ), гнилого слова не сходит с их языка: о торговых делах говорят, о ценах на перевозку кладей, о волжских мелях и перекатах. Неподалеку двое, сидя за селянкой, ладят дело о поставке пшена из Сызрани до Рыбной; один собеседник богатый судохозяин, другой кладчик десятков тысяч четвертей зернового хлеба…
…Покончили лесовики с чаем, графинчик всероссийского целиком остался за дядей Елистратом. Здоров был на питье – каким сел, таким и встал: хоть в одном бы глазе.
– А что, земляк, не перекусить ли нам чего по малости?
Дядя Елистрат постучал ложечкой о полоскательную чашку и, оторвавшись от среднего стола, летом подбежал половой.
– Собери-ка, молодец, к сторонке посуду-то, …да вели обрядить нам московскую селянку, да чтоб было поперчистей да покислей…
– С какой рыбкой селяночку вашей милости потребуется?
– Известно с какой!.. Со стерлядью да со свежей осетриной… Да чтоб стерлядь-то живая была, не снулая – слышишь?.. А для верности подь-ко сюда, земляк, …выберем сами стерлядку-то, да пометим ее, чтобы эти собачьи дети надуть нас не вздумали…
– Напрасно, ваше степенство, обижать так изволите… Мы не из таковских. Опять же хозяин этого оченно не любит, требует, чтобы все было с настоящей, значит, верностью… За всякое время во всем готовы гостя уважить со всяким нашим почтением. На том стоим-с!
– …Щей подай, друг ты мой сердечный, да смотри в оба, чтобы щи-то были из самолучшей говядины… Подовые пироги ко щам – с лучком, с мачком, с перчиком… Понимаешь? Сами бы в рот лезли… Еще-то чего пожуем, земляк?.. Гуся разве с капустой?.. А коль охота, так и жареного поросенка с кашей мигом спроворят. Здесь, брат, окромя птичьего молока, все есть, что душе твоей ни захочется… Так али нет говорю, молодец?..
– Все будет в самой скорой готовности, что вашей милости ни потребуется… Значит: щей, да селяночку московскую, да селяночку из почек, да пирогов подовых, да гуся с капустой, да поросенка жареного, – скороговоркой перебирал половой, считая по пальцам. – Из сладкого чего вашей милости потребуется?
– Девки, что ль, к тебе есть-то пришли?.. Заместо девичья-то кушанья мадерцы нам бутылочку поставь, а рюмки-то подай «хозяйские»: пошире да поглубже…»
На другом уровне, но то же самое живописует Михаил Афанасьевич Булгаков в своем знаменитом романе. Он там рассказывает о писательском ресторане, но это лишь камуфляж, не случайно тут прошедшее время. Никаких-таких писательских ресторанов в 1929 году (время действия романа) в Москве уже не было и быть не могло. А вспоминает и живописует Булгаков обыкновенный (но хороший, конечно) московский дореволюционный, то есть российский, ресторан.
«Эх-хо-хо… Да, было, было! Помнят московские старожилы знаменитого Грибоедова! Что отварные порционные судачки! Дешевка это, милый Амвросий! А стерлядь, стерлядь в серебристой кастрюльке, стерлядь кусками, переложенными раковыми шейками и свежей икрой? А яйца-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках? А филейчики из дроздов вам не нравились? С трюфелями? Перепела по-генуэзски?..