На Рижском вокзале он узнал, что ехать до Опалихи 50 минут. В воскресение поезд отходит в 18.00. Значит, в Опалихе он будет без десяти семь. Это его устраивало. Не спеша оглядеться и только после этого идти к киоску. А сейчас он сел на ближайшую электричку и поехал в Опалиху. По пути решил, что возвращаться лучше на автобусе из посёлка Новоникольское. От платформы в Опалихе это около трёх километров. Это безопаснее, чем околачиваться около платформы, ожидая своё поезд. Сегодня он это проверит. Теперь нужно решить ещё один вопрос. Как ему незаметно и естественно выбросить банку из-под Пепси в урну. Пожалуй, сделает так. Плёнки в банку засунет дома, банку положит в карман куртки. Куртка у него объёмистая, банку в кармане видно не будет. Выходя из электрички, он возьмёт банку в руку. Сейчас многие ходят с банками в руках и пьют на ходу. Подойдёт к киоску, купит пончик и сделает вид, что пьёт из банки, а затем банку выбросит в стоящую урну и не спеша пойдёт по дороге в Новоникольское. Сегодня всё это нужно отрепетировать.
Выйдя из электрички в Опалихе, он огляделся. У выхода с платформы стояло несколько киосков. В одном из них за пятьдесят копеек он купил баночку Пепси. Отошёл в сторону и надел на себя куртку, банку сунул в карман. Всё верно, банку абсолютно незаметно. Вытащил её и открыл. Банка издала шипение и из отверстия полезла пена. Пить совершенно не хотелось, но он сделал несколько глотков. Затем подошёл к киоску, где продавались пончики. Встал в небольшую, из трёх человек, очередь. Купил пончик и, отходя от киоска, выбросил банку с Пепси в урну, которая стояла слева. Затем, не оглядываясь, он медленно пошёл по дороге. Пройдя метров двести, он оглянулся. Киоска видно не было. Спросил у обгоняющей его женщины, как пройти в Новоникольское. Она ответила, что эта дорога прямиком выведет его к посёлку, а там дальше будет шоссе и автобусная остановка. Константинов не спеша шёл по тропинке вдоль дороги. Прохожих было не много. Разглядывал дачи, мимо которых проходил. Было тепло, и он снял куртку. Солнце пригревало. Торопиться было некуда. На душе у Константинова вновь стало спокойно. Все ночные волнения отошли, уступив место какому-то блаженству. Всё хорошо, волноваться нечего. Завтра всё пройдёт по проверенному сегодня сценарию. И он начнёт, или вернее, продолжит жизнь обычного человека. Без страха быть пойманным за руку, когда он выносил документы из института. Когда передавал фотоплёнки в термосе дяде Коле. Правда, за три года он привык к этому риску, к щекотанию нервов, к необычности, к какой-то особенности своей жизни. Он жил не так, как живут все. Было у него ощущение причастности к чему-то запрещённому, к какой-то тайне. Он был не такой, как все.
1.6. ТЮРЬМА
Константинов лежал, положив руки под голову, и смотрел в потолок. Его шконка с тонким матрацем была очень жёсткой и неудобной, но за месяцы, проведённые в камере, он привык к ней. Была ночь. Он научился определять время. Шконку ему опускал конвоир в десять вечера. Поднимал в шесть утра. Иногда попозже, видимо, тому было лень идти в камеру рано утром. Заснул Константинов сразу, как только лёг. Проспал часа три, не больше. Стало быть, сейчас около часу ночи. Он привык к ночной бессоннице. Часа через два три он снова заснёт и проснётся, когда конвоир будет отмыкать его камеру. Ночную бессонницу он посвящал воспоминаниям о своей жизни. Правда, в последнее время вспоминать жизнь до ареста ему становилось всё сложнее и сложнее. Такое ощущение, что никакой жизни вовсе не было. Что вся его жизнь прошла в этой полутёмной камере. Она состояла из завтрака, обеда и ужина. Из вызовов на допросы, из поездок в суд. Из часовой прогулки в «колодце». Он всё пытался понять, где расположена тюрьма. Возили его в суд в закрытой машине и дороги он видеть не мог. Также он никак не мог определить, где расположено здание суда. Судя по времени в пути, всё было не очень далеко. Возможно, тюрьма располагалась в здании КГБ на площади Дзержинского. Не было ни одного ориентира. Из камеры вообще ничего не было видно, из кабинета следователя он видел только противоположную стену с окнами в решётках и двор, откуда его возили в суд. На прогулке он тоже ничего не видел. Квадрат неба над головой и высоченные стены с четырёх сторон.
***
Сегодня ему вдруг вспомнились первые дни после ареста. И если в дневное время он как-то держал себя в руках, то ночью давал волю своим чувствам. То он тихо рыдал в подушку, так, что та становилась совершенно мокрой от слёз. То его охватывало неистребимое желание вырваться из тюрьмы, и он подбегал к окошку и пытался вырвать решётку, сваренную из толстой арматуры. Он до крови сдирал себе шкуру на руках. Однажды начал колотить руками в дверь и кричать. Весь его организм, всё его сознание было заполнено каким-то животным ужасом, ужасом безысходности. Всё это он вложил в этот крик. Потом в камеру вошли два конвоира, пристегнули его наручниками к ножке стола, так что он не мог ни встать, ни сесть. Он мог находиться только на коленях. И они его били, били по очереди. Били по спине, били по животу. Затем они ушли, а он остался стоять на коленях у стола до утра. Было очень больно. Нестерпимо болели ноги, к утру он перестал их ощущать. Болела спина, так что он не мог ей пошевелить. Ему очень хотелось в туалет, и он обмочился. Было очень противно стоять на коленях в луже собственной мочи. Он хотел умереть, так как другого выхода не видел. Утром его отстегнули от стола, и он просто упал всем телом в свою лужу. Прошло несколько минут, а может, часов. Сознание постепенно вернулось к нему. Он кое-как добрался до не поднятой шконки. Брюки и рубаха были мокрыми от мочи. Он стянул их с себя и голый лёг на матрац. Всё тело болело, внутри был настоящий пожар. «Это хорошо, подумал он, может, я сейчас умру и завершится весь тот ужас последних дней». Он закрыл глаза и впал в беспамятство. Очнулся, когда загремел ключ в замке. В камеру вошёл старый прапорщик.