Евгений Кузнецов
Чернила в бокале. Драматическая повесть
Памяти писавших
Я пишу вижу
И вижу, и слышу, и всё-всё ощущаю уж что есть, то есть.
Лишь бы реальность, по мне, самую конечную.
Разве что не вижу, как сам я сижу вот и пишу!..
Что, что?!..
Лишь подумал и стыдно.
Но почему стыдно, почему?..
Говорить да, об этом случается. При общении-то О том, как у меня с бумагой и ручкой-то И слушать, и читать, и повторять чужое об этом доводится. Отчего бы и нет иногда?.. То есть я о собственно писательстве всегда только устно, устно.
Но чтобы писать о том, как я пишу!.. Почему-то кажется нетактичным и ещё каким-то «не» Как и о миге бы зачатия меня самого!.. Даже страшновато.
Однако Мне ведь вздумалось сейчас написать всего лишь про свою руку и про свою авторучку!
Недаром и сделалось так неуютно
Действительно: тогда уж тут только одни языки да одно общение.
И опять же Значит, это всё хоть как-то меня волнует!..
Вот, вот!..
Сейчас пишу Какое-то новое своеволие в руке!.. Вижу
Сцена
Сцена?!..
Сцена. Какие в театре.
Каково тебе?..
Ну прежде всего: я не боюсь!
Вижу так вижу и скажу себе обычное: на этот раз!
Значит, нужна при данном настрое житейском она, сцена
И придётся смотреть.
Что ж, сцена, даже просто одна пустая сцена, как я понимаю, уже говорит: а именно, что она открыта, открыта!.. Что она сама по себе суть разоблачение.
Герои, тем более, будут, некуда теперь деваться, причастны к этому самому к моему деятельному виденью: к писательству
И да, да: если хоть в какой-то мере к этому причастны только и будут болтать!..
Я же сию минуту в моём взыскующем наваждении! уже не вижу и почти не ощущаю именно того: как вот я сейчас сижу как шевелю рукой
Сцена.
Обыкновенная, по всему, комната в обыкновенной, стало быть, квартире Стол, стулья, диван Два окна?.. Нет одно
Здесь уж не чувствуется ли озабоченность о возможном режиссёре?!..
Но он, как всегда у меня, уже есть: режиссёр произвол правды.
Я, бывает, пишу на колене а замечаю написанное когда через неделю листаю записную книжку.
Двери Дверей три.
Необычно! И всё же
Теперь обитатели
Та-ак Кабинет писательский непременный Есть ли он где-то тут?.. Вернее всего справа
А дверь-то и от-кры-вается!..
Жуть!..
Вожделённая жуть
Прозаик Николай Васильев!..
(Значит так оно и есть!.. И таковы даже его имя и фамилия)
Он выходит в распущенной рубашке и в домашних тапках с всклокоченными волосами
(Да уж вижу!)
Ему, по внешности (или как?), лет сорок
Николай (почему-то всё-таки именно Николай):
Я!..
(Подчеркнул, кстати, сейчас имя в рукописи раз герой столь своеволен и и раз он сам голос подал
Кстати: для удобства ведь мне же потом и текст править! намечу: подчеркивать буду имена, когда герои явятся на это место, так сказать, действия впервые и когда они будут что-нибудь ну, изрекать Если появятся если будут)
Николай он двигается вяло, настороженно у него то ли забытая щетина, то ли хилая бородка он несёт бутылку водки за горлышко (вот как!) обращается в пространство:
Я напишу роман! Он будет начинаться так: «Уж извините, я талантливо. Современный сей роман. Ну и, конечно, о любви. О чём же и писать? Хотя и современный»
(Вот чьи слова?.. чей характер?..
Жизнь героя и есть жизнь героя В присутствии его у меня даже почерк, кажется, изменился Да и вообще речь персонажа я стал бы писать чернилами другого цвета!..)
Жена Николая Мария!.. (что ж тут как тут!) она вбегает ловко с тарелками, рюмками, вилками из двери, что слева привычно размещает всё на столе который, конечно, посредине она в праздничном платье, сверху его кухонный передник спрашивает торопливо, не глядя на мужа:
Ты сегодня чего делать будешь? Что делать будешь?..
(Свидетель я невольный Или вольный?..)
Николай, не глядя на Марию, отвечает кому-то устало:
Нет! Я напишу пьесу. Начинается так: «На сцене лишь те предметы и лица, которые пожелал, упомянув их, автор».
Вдруг (Вдруг и всегда-то вдруг.)