Прежде цензоры свирепо обращались с "Современником": их красные кресты обрекали на гибель то четверть журнала, то треть. Но он выходил, и закрывать его было не за что. Теперь некрасовский журнал уже имел два предостережения: первое за восьмой-девятый номера (оскорбление начал брачного союза, порицание начал собственности, возбуждение вражды к высшим классам), второе за номер десятый (оскорбление религии, глумление над государственным устройством); они были вынесены 10 ноября и 4 декабря 1865 года. Оставалось ждать третьего предостережения - и конца.
Жить с двумя предостережениями журнал уже не мог. Это была агония.
Некрасов - Щербинину,
председателю Главного управления по делам печати:
Существование журнала с двумя предостережениями немыслимо,
подобно существованию человека с пораженными легкими. Чтобы
выиграть несколько дней жизни, эти люди, выходя на воздух,
надевают на рот особенный снаряд, который и мешает дыханию, и,
вместе с тем, как думают, способствует продолжению его.
"Современник" отныне должен явиться в публику в подобном
снаряде. Как будет ему дышаться, какова будет его речь - об этом
бесполезно говорить. Величайшим для меня счастьем было бы закрыть
журнал теперь же, не подвергаясь неприятности присутствовать при
медленной агонии журнала, на который потратил я лучшие мои силы,
работая над ним, в первое десятилетие, почти один...
(Середина декабря 1865)
Медленная агония "Современника" тянулась еще полгода - при новом цензурном режиме, в условиях "свободного слова". Да, слово стало свободным. Дед Минай, который тридцать лет носил корректуры "Современника" к цензорам, теперь вздохнул - ходьбы стало меньше. Некрасов рассказал читателям о разговоре со стариком Минаем, который радостно объявил ему:
- Баста ходить по цензуре!
Ослобонилась печать,
Авторы наши в натуре
Стали статейки пущать.
К ним да к редактору ныне
Только и носим статьи...
Словно повысились в чине,
Ожили детки мои!
Каждый теперича кроток,
Ну да и нам-то расчет:
На восемь гривен подметок
Меньше износится в год!..
Это стихотворение "Рассыльный" из "Песен о свободном слове", которые Некрасов дерзко напечатал, пользуясь отсутствием предварительной цензуры, в третьей, мартовской книжке "Современника" за 1866 год. Здесь и наборщики горестно вспоминают о том, что было в недавнем прошлом, когда цензор потоком красных чернил заливал корректуру, так что
Живого нет местечка!
И только на строке
Торчит кой-где словечко,
Как муха в молоке.
Но теперь настало новое время - "Ослобонилась печать!" - и хор наборщиков, ликуя, поет:
Поклон тебе, свобода!
Тра-ла, ла-ла, ла-ла!
С рабочего народа
Ты тяготы сняла!
("Наборщики")
Еще недавно им, беднягам, приходилось по нескольку раз набирать одно и то же сочинение, которое становилось все короче и короче, пока не теряло всякий смысл. Зато теперь
Поклон тебе, свобода!
Итак, с точки зрения рассыльного, деда Миная, стало хорошо, потому что - выигрыш на подметках. С точки зрения наборщиков стало хорошо, потому что не надо перебирать одно и то же по многу раз. Среди этих песен есть и точка зрения фельетониста ("Фельетонная букашка"), которому все равно, что прежде, что теперь ("Умел писать я при цензуре, / Так мудрено ль теперь писать?"), и точка зрения "публики", то есть состоятельных обывателей, которых новый порядок пугает:
Все пошатнулось... О, где ты,
Время без бурь и тревог?
В Бога не верят газеты,
И отрицают поэты
Пользу железных дорог!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Прежде лишь мелкий чиновник
Был твоей жертвой, печать,
Если ж военный полковник
Стой! ни полслова! молчать!
Но от чиновников быстро
Дело дошло до тузов,
Даже коснулся министра
Неустрашимый Катков...
("Публика")
Все же это самообман. От такой "свободы" добра не будет.