Им навстречу, на скалы
Узденей отряд летучий
Выше, выше, круче, круче
Скачет, русскими разбит:
След их кровию кипит.
На хвостах полки погони;
Занесен и штык, и меч;
Смертью сеется картечь...
Нет спасенья в силе, в броне...
"Бегу, бегу, кони, кони!"
Пали вы,- а далека
Крепость горного леска!..
К последней из этих строк - примечание: "Вся песня переведена почти слово в слово". Может быть, это и так, но по форме, по стиху, по оборотам она продолжает "Дележ добычи".
Она тоже написана от лица горцев, воюющих против завоевателей за свою волю. Александр Бестужев связал свою повесть со стихотворением Грибоедова, которое, может быть, было ему известно целиком, и подтвердил таким образом, что эта песня декабристская. Белинский очень высоко оценил бестужевские пес ни горцев: "...в них так много чувства, так много оригинальности, что и Пушкин не постыдился бы назвать их своими". То же - и с еще большим правом можно сказать о стихотворении Грибоедова "Дележ добычи", опубликованном под булгаринским заглавием "Хищники на Чегеме". Удивительна судьба этого стихотворения: написанное за полтора месяца до восстания декабристов, оно было напечатано почти через год после него, и его история вобрала в себя воздух этой грозной поры.
Гимн свободе
"Гордись и радуйся, поэт:
Ты не поник главой послушной
Перед позором наших лет..."
Александр Пушкин,
"Андрей Шенье", 1825
Иван Никитич Скобелев давно выуживал и давил всяческую крамолу, но такой бумаги, какую принес нынче утром секретный агент Коноплев, не видывал. Коноплеву велел ждать, сам же, закрывшись в своем торжественном кабинете, вчитывался в стихи, под которыми усердной писарской рукой было выведено леденящее кровь заглавие:
"На 14 декабря".
А подпись была: А.Пушкин.
Для Ивана Никитича в этой бумаге было заключено многое. Жизнь до сей поры казалась сказкой: из рядовых поднялся Скобелев в генералы; прошед Отечественную войну адъютантом фельдмаршала Кутузова, он, славившийся холодным бесстрашием, теперь, пятнадцать лет спустя, служит генерал-полицмейстером 1-й армии. Как из грязи в князи поднялся, так и назад мог скатиться - никто не вспомнит, что и был такой Иван Скобелев.
Этот страх никогда его не покидал, его, бесстрашного Скобелева; потому и строчил он безостановочно доносы, а с годами в этом литературном роде усовершенствовался, став как бы классиком доносительства. И ведь писал-то на кого - не только на мелкую сошку, сочинителей да офицеров, но и на знатнейших придворных: Голицына, Закревского, Мордвинова. Даже собственного начальника, прежнего министра полиции генерал-адъютанта Балашова, не пощадил. Ежели существовал когда-нибудь в России поэт жандармского сыска, то таковым был не кто иной, как именно Скобелев, бездарный и малограмотный Скобелев, обожавший полицию и потому боготворивший того человека в лазоревом мундире, который был этой самой полиции живым олицетворением, генерал-адъютанта Бенкендорфа. Письма Скобелева Бенкендорфу - это полицейские поэмы. Они сохранились.
Говорит Скобелев:
Желаю всем сердцем, чтобы полиция, как спасательная система
монархии и полезнейший бальзам к излечению недугов ея, восприяла
благие начала в особе Вашей. Желаю вместе, чтобы чины, в состав
полиции поступить имеющие, даром души и сердца отвечали
достоинствам сей службы в равномерной цене, какую дознал я на
самом опыте в представляемых при сем. Желаю, наконец, чтобы при
действиях ко благу общей возникающей полиции, добрые, не опасаясь
подлой клеветы, спали в объятиях покоя, а бездельники, соскуча
трепетать, обращались на путь чести. Достигнув сей точки славы,
душевная благодарность верных сынов России будет неразлучным
спутником Вашим и за пределы жизни...