На звание донжуанов, селадонов, ловеласов, а попросту говоря блядунов, претендовали практически мы с Сашей, теоретически тот же Аркадий со своими гусарскими усами, а русский прибалт Паша и туляк Лёня, напротив, всё ещё верили в настоящую и разъединственную Любовь с большой буквы, ожидали только её. Теоретизм пылкого Аркаши объяснялся его затянувшимся девством. Наш же с Александром практицизм по части дам-с объяснялся и того прозаичнее: были мы постарше остальных, кое-что в жизни уже повидали, на любовном фронте пороху понюхали, как бы чуток душами и подустали, в любви разочаровались так нам, по крайней мере, мнилось и казалось.
Добавлю для полноты картины, что ДАС был переполнен студентками, стажёрками и аспирантками на любой вкус, а в комнатах стояли почему-то полутораспальные кровати, вполне вмещающие пару юных, не раскормленных ещё тел. К тому же, комната наша, как и все другие в общаге, имела нишу-закуток и два громоздких шкафа книжный и платяной, так что легко превращалась в многоугольную квартиру: то есть, разгораживалась на два, три и более жилых угла. Плюс ко всему, имелась ванная, пусть и совмещённая с нужником, но всё равно весьма удобное место для экстренных объяснений в любви.
В любви чувственной и пылкой.
2
Уже на красный день 7-е Ноября случилась в комнате 1328 настоящая оргия в духе римских ночей периода упадка.
Лёнечка укатил на праздники домой, в свою самоварную Тулу. Всё ещё несмелый с женщинами Аркаша отправился в гости к дальней старой родственнице в Медведково. А у нас сложилась-склеилась горячая весёлая компания из трёх пар: Паша всё же решил испытать себя, попробовать на вкус страшное, но притягательное слово «разврат».
Пытаясь хотя бы формально соблюсти известное правило-поговорку о несовместимости места проживания с воровством, мы пригласили в гости не наших журналисточек, а психичек, то есть студенток с факультета психологии. Разделились так: Саша своими сально блестевшими глазами кавказского сластолюбца сразу углядел такой же фанатично-похотливый блеск в узких очах Фаины с мальчишеской, цвета воронова крыла причёской; я положил глаз на хрупкую субтильную Любу с маленьким вздёрнутым носиком и голубыми глазищами на пол-лица; смущённому бородатому Паше досталась пухлявая грудасто-губастая Лизавета, которая сразу повисла у него на плече и начала пожирать бедного Пашу своими коровьими, с поволокой жадными очами.
На столе чего только не было. Икры паюсной не было, сервелата не было, коньяка тоже не было. Зато двумя мощными ручьями лились вино чернильно-портвейное и водка, возбуждали наш студенческий аппетит кильки в томате, плавленые сырки, колбаса докторская и солянка из кислой капусты баночная. Впрочем, разве это главное на празднике закусь? Да нет, конечно! Нашлась у нас гитара-шестиструнка, имелась и вертушка не «Шарп», конечно, но зато хорошо пошарпанная, работящая. С десяток заезженных моднячих дисков чем не фонотека? И самое главное была у нас неизбывная ещё юность и жажда праздника, кипела-булькала в организмах страстная подогретая энергия.
Уже через час после начала застолья сигаретный дым и дым веселья в комнате 1328 клубились не хуже, чем дым пороховой на Бородинском поле, судя по фильму Бондарчука. Отплясывали так, что шкафы подскакивали. А потом, после очередного тоста в честь «великой» и «октябрьской», которая дала нам всё, о чём можно только мечтать, Саша взял в руки гитару и запел дореволюционный мещанский романс:
Были когда-то и мы рысаками
И кучеров мы имели лихих
Что и говорить: пел Саша не по-комсомольски чувственно и сладко. Всем на радость, а мне ещё и на зависть я совершенно лишён слуха и голоса. У меня до того отвратительный примитивный слух, что, например, из классики я воспринимаю только самую простую и понятную музыку Чайковского, Бетховена, Штрауса, Свиридова
Впрочем, без шуток, в тот вечер меня крепенько корябнуло по сердцу и не только по нему, когда моя Любовь, которую я уже успел во время танго вкусно поцеловать пару раз, предательски забыв про меня, впилась глазищами восторженно в нашего барда и, шевеля сладкими губами-вишенками, подхватывала-впитывала романс с его сочных губ.
Увы мне, увы! Пришлось тут же совершать обмен. Ещё, хвала аллаху, восточная Фаина довольно равнодушно отнеслась к певческому таланту Сашки и не менее индифферентно восприняла рокировку ухажёров. Я, разумеется, поначалу надулся, как мышь на крупу, принялся кукситься и портить всем настроение, но тосты следовали за тостами: пили и в честь московского университета, и в честь славного ленинского комсомола, и в честь лично Леонида Ильича, и отдельно в честь его бровей, и, уж разумеется, в честь милых дам-с. Так что грусть-обида моя быстро растворилась, не успев толком выкристаллизоваться.