Секретарша меня остановила: редактор занят. Делать нечего, я вышел обратно в коридор, сожалея, что запал мой может утихомириться-угаснуть. Рядом с дверью редакторского кабинета на стене висел громаднейший стенд «Лучшие материалы». Он был густо, сплошь улеплен вырезками, полосами и даже целыми номерами «Барановской правды». Я, чтобы не торчать просто так в коридоре истуканом, принялся машинально смотреть-читать.
Самым талантливым, судя по всему, в этой газете числился-считался журналист с гоголевской фамилией Голопупенко, который подписывался странно: «обозреватель Барановской правды, бывший собкор журнала Картофель и овощи по Крайнему Северу». Буквально каждый третий из вывешенных шедевров был его. Я вспомнил курьёзный случай, как ещё по осени раскрыл однажды на столе «Барановскую правду», и тут на газету села муха, поползала, поползала по громадной статье Голопупенко и вдруг брыкнулась кверху лапками и сдохла.
Вот и теперь я, пробежав глазами пару абзацев свежего творения бывшего картофельного собкора под названием «Учите жизнь по словарям!», прямо-таки явственно услышал старческое шамканье. Да-а, уж если этот дряхлый гриб со своей скукомотиной у них котируется, то уж я как-нибудь справлюсь.
В это время секретарша выпорхнула из дверей и процокала куда-то вверх по лестнице. Я решил: а, была не была! Да и обычно секретарши врут про занятость своих боссов, оберегая их покой. Я вошёл в предбанник, потревожил одну дверь в редакторский кабинет, вторую, шагнул вовнутрь, хотел спросить: «Можно?», и подавился. Все мои планы в единый миг рухнули. Я совсем забыл про Горелого, зама, а он-то как раз и пребывал в кабинете у редактора.
Этот человек с невзрачной внешностью седого хорька и фамилией, похожей на воровскую кличку, меня вдруг и люто невзлюбил. А, казалось бы, с чего? Просто мне кто-то и как-то сказал: мол, Горелый к твоей Елене липнет шуточки сальные, прикосновения-объятия невзначай при встречах в коридоре, приглашения на чай Я искренне удивился:
Он что, этот старпер, надеется-рассчитывает любить глазами, а спускать носом?
Ему передали. Старикан рассвирепел и теперь на нюх меня терпеть не мог. А если учесть, что Горелый подлинный хозяин-вождь в редакции, серый кардинал, редактор же только подписывает газету да обжимается с секретаршей, то Кстати, я вспомнил опять-таки, и материал мой последний в «Барановскую правду» на столе у зама без движения лежит, и подборка стихов моих здесь же застряла-упокоилась напрочь.
Узрев Горелого, я невольно ойкнул, они с редактором уставились на меня, я подался назад, прихлопнул двери и, сплюнув с досады, побрёл в свои родные и враждебные мне комсомольско-флажковские пенаты.
Чёр-р-рт, ну ни в чём нет везения!
Однако ж истерический запал мой начал притухать, да к тому же меня перехватил на лестнице Саша Пушкин.
Где же ты пропал? Мы с Осей всё приготовили ждём тебя. Ну, что строгач?
В рядовые разжаловали, усмехнулся я. Да ну их!
Через минуту мы закрылись в фотолаборатории у Юры она находилась на чужой территории, на 6-м этаже, далеко от сатанинского взгляда Перепелицыной и бесовских гляделок Филькина. И устроили заседание малой редколлегии с полноправным участием «Рябины на коньяке» и бутылочного «Жигулёвского».
Правда, поначалу я было замахал руками: мол, вы что, ребята, я же только-только из больницы врач строжайше запретил употреблять. Ося, Саша и Юра тут же разбили в пух и прах мои аргументы: во-первых, сказали они хором и вразнобой, врачи всем без разбора запрещают употреблять за что им и деньги платят; а во-вторых, ты же подлечил желудок, так что теперь он выдержит безболезненно граммов 250-300
Что ж резонно!
Я принял первые 125 капель взбодрительной жидкости сразу стало легче. Ах, и прав был Коля, сын покойного Алёши, воскликнув ещё в прошлом веке, вероятно, с большого бодуна:
Не водись-ка на свете вина
Тошен был бы мне свет.
И, кто знает силён сатана!
Натворил бы я бед
А потом и Лена потрудилась-поработала, провела свою внутрисемейную агитацию и пропаганду: квартира, мол, квартира и ещё раз квартира! Согнись, ужмись и терпи.
И я согнулся и ужался принялся опять агитировать барановскую молодёжь, возжигать её сердца на великие коммунистические свершения. Иногда удавалось написать что-нибудь и для души. Увлёкся я, например, всерьёз критикой, припомнив практику в «Лит. России», взялся читать и рецензировать местных Пушкиных да Гончаровых и попутно, следуя методе неистового Виссариона, проталкивал в критических статьях свои заветные думы-мысли о текущей серой действительности. Продолжал я пописывать от случая к случаю по вдохновению и стихи, складывая их в стол, всё ещё надеясь издать когда-нибудь собственную книжицу.