Однажды, когда мы с Осипом, ещё вдвоём, в ожидании Александра, застрявшего с репортажем, подклюкивали в пивнушке на углу Фридриха и Пролетарской, рядом с редакцией, собутыльника моего мрачно-бородатого потянуло на лирику, на откровенности рассопливило:
Эх, Вадя, родный ты мой кореш! Любовь вот что главное в этом гнусном и заржавленном мире!
Осип пососал вонючую свою трубку, спрятанную от глаз буфетчицы в мощном кулаке, и воспарил дальше:
Эх, любовь! Тебе, Вадя, этого не понять Хотя, стоп, чего это я? Прости, Вадим, у тебя же Ленка Я и позабыл! Но всё равно: Ленка это Ленка А я чего хотел сказать?.. Ах, да! Я ж про Дашу хотел сказать Ты же знаешь Дашу, а?
Я промолчал, приник к кружке, принялся сосредоточенно глотать отвратную пивную кислятину.
У нас знаешь, какая с Дашей любовь! О-о-о! Вот я ей письмо написал, ещё не запечатал. Вот, слушай
Он выкопал из недр одежды листок, развернул.
«Здравствуй, девочка моя кареглазая!..»
Не надо! я прикрыл протезной перчаткой письмо. Я не читаю чужих писем и не хочу слушать даже в авторском исполнении. Давай-ка лучше чайку ещё хлебнём.
Я достал из дипломата уже ополовиненную бутылку наливки «Чайной», плеснул в стакан. Вокруг орала, икала, блевала, кашляла и матюгалась барановская пьянь. Дышать было совершенно нечем. Дым стоял коромыслом, хотя на облупленной стене гадюшника висела табличка-указатель с перечёркнутой сигаретой и надписью почему-то по-английски: «NO SMOKING!» Кто бы это здесь понимал по-забугорному? Осип глотал хмельной кисель, кадык его ходил ходуном, на смоляную бороду проливалась тягучая струйка.
Дебил! Лезет тут со своей любовью, бередит душу и совесть!
И вдруг, когда я втягивал в пищевод свою порцию приторной отравы производства местного ликероводочного завода, я уравновесился, отыскал точку опоры в чудной и похабной мысли: а что, если этот Ося-медведь с моей Еленой трахался? А чего теоретически вполне возможно, так что нечего выворачиваться и комлексовать: всё в мире взаимосвязано и взаимозаменяемо
Не успел я додумать парадоксально-пьяную мысль до конца, как нарисовался в кабаке Пушкин. Мы раскупорили вторую бутылку «Чайной» и понеслось-поехало
Перед Новым годом я совершил прогул именно так, с ударением на первом слоге, называл это страшное дисциплинарное преступление Филькин. На самом деле никакого прогула и даже прогула я не совершал. Я всего лишь хорошо опохмелился с утра и неосторожно переборщил. Подумал: ну, чего я попрусь на службу принюхивания Помидора терпеть да гримасы девицы Перепелицыной? Я позвонил из автомата Волчкову: так, мол, и так я ещё не отгулял тот донорский свободный день-отгул за ноябрь, так что решил его сегодня использовать.
Ой, смотри, Вадим, предупредил Андрей, нарываешься: начальство наше демаршей таких не любит.
Да пошли они к едрене Фене!
Увы, ни к какой Фене ответсек с редакторшей не пошли и идти не собирались это я сообразил уже потом, после, изрядно протрезвев и подрастеряв напускной кураж. Да и Лена вгрызлась безжалостно в мою печёнку: выгонят с работы!.. О квартире забудь тогда!..
И я сделал финт: отправился сразу после новогодних праздников к врачу-терапевту и сдался ему на милость. Впрочем, у меня и вправду уже всерьёз забастовало-завыпендривалось к тому времени всё желудочно-кишечное хозяйство: достаточно уже выхлебал я мыльного пива, ликёрной эссенции, опилочной водки, портвейна да вермута из гнилых червивых яблок
С моей хиловатой конституцией я уже понюхал до этого в жизни больничной атмосферы. Поэтому я, конечно, не обрадовался, а лишь облегчённо вздохнул, когда врачиха предложила мне залечь на месяц в стационар. И как же я был приятно удивлён уже в первый день обитания в 4-й областной лечебнице. Пижаму выдали не рваную и не застиранную, постельное бельё без пятен, светлая и просторная палата всего на три койки, возле каждой тумбочка, сигнальная кнопка и светильник. А уж кормёжка!.. На завтрак помимо каши рисовой с маслом ещё и к чаю бутерброд с маслом и чёрной икрой, а на обед натуральное мясо и в первом, и во втором
Я, разумеется, предполагал, что удивлюсь (Лена меня предупреждала), но не ожидал, что до такой степени. Всё объяснялось магическим номером этой спецбольницы, стоящей в глубине парка в лучшем Ленинском районе города. Этот номер указывал на её принадлежность к таинственному 4-му управлению Минздрава. Короче, лечебница сия обслуживала лишь элиту барановских слуг народа: партийных, советских, комсомольских, профсоюзных вождей; а также и обслугу этих слуг милицию, КГБ, журналистов, писателей и прочую охранную и идеологическую шалупонь.