Давай-давай, посмотрим, покритикуем друг друга. У тебя, я слышал, книжка уже вышла?
Ой, какая там книжка! зарделся Андрей, помягчел. Так, книжечка меньше двух листов. Вот, посмотри, если интересно.
Я обменял его книжечку-брошюрку на свой коллективный сборничек и газетные вырезки. Принялся читать. И тут же понял, что попал в конфуз. Андрей Волчков проживал-обитал совершенно в другом, отличном от моего, поэтическом мире в антимире. Он оказался крайне-бескрайним авангардистом. Сборничек его назывался «Близко-дальний перенедоход». Сейчас я не воспроизведу уже ни строфы такие «стихи» просто-напросто не запоминаются. Рифмы приблизительны или их нет вовсе, ритм напоминает езду на мотоцикле по лестнице, мелькают в изобилии имена Хлебникова, Пикассо, Малевича, Заболоцкого и почему-то Аллы Пугачёвой. То и дело проваливаешься в бездонную заумь вроде:
Ничего не было, а если даже и было, всё равно не было, так как быть не может того, что не может быть никогда в мире, где ничего не было
Ну, как? усмехнулся Андрей, пробежав взглядом по моим хореям и ямбам. Понравилось?
М-м-м замычал я телёнком, ты вот тут пишешь: мол, тебе сейчас не до макулатуры, что, дескать, пионеры её соберут Это ты чересчур А вдруг, представь, вот эта твоя книжечка совершенно, разумеется, случайно попадёт в макулатуру и будет валяться среди рваных бумаг открытой именно на этой странице Представляешь?
Я всерьёз уже завёлся, полез в чекушку, собрался разжечь-развести дискуссию о поэзии мнимой и подлинной, как вдруг раздался смех. Андрей всхохотнул то ли искренне, то ли в натугу.
Вот что, Вадим, давай с этого дня забудем в нашем отделе про разговоры о поэзии. Здесь будем только журналистами идёт?
Я, конечно, охотно согласился. Каждый из нас, пишущих, мнит себя гением. А двум гениям, как и двум медведям, в одной берлоге не ужиться. Так что мы с Андреем поступили мудро и дальновидно.
И дела у нас пошли поначалу неплохо. Самый мой первый экзамен репортаж о поездке агитбригады в поле я выдержал. В материальчике я наворотил таких метафор, эпитетов, синекдох и всяких прочих тропов, что получился прямо-таки не репортаж, а поэма в прозе. Обыкновенно статьи, репортажи, корреспонденции и даже очерки в областной молодёжной газете начинались так: «Выполняя решения съезда КПСС» Или: «Как подчёркнуто в решениях последнего пленума обкома ВЛКСМ» Или: «Руководствуясь Ленинскими заветами» Я же сдуру и по неумению начал так: «Асфальтовый тракт словно бесконечный сухой мост через скучные, промокшие насквозь поля и перелески. По нему солнечным зайчиком резво мчится светлый автоклуб передвижной цех хорошего настроения» Мало того, я и снимочек сварганил щёлкнул девчат-агитбригадчиц своим «Киевом», а уж фотокор Юра отпечатал снимок.
Андрей просмотрел-почитал удовлетворённо хмыкнул. Я чуть перевёл дух: с первых ещё шагов в газетном деле я болезненно терпеть не мог чужой правки, вмешательства в мною рождённый текст. Волчков понёс мой первый блин редакторше. Я опять напружинился: мне известно уже было о маниакальной страсти Перепелицыной влезать в чужой текст, черкать-править подчинённых безжалостно. Она считала себя особенно хорошим и беспристрастным редактором именно в первом, изначальном значении этого латино-французского слова.
Звякнул внутренний телефон:
Вадим Николаевич, зайдите.
Я отправился в редакторский кабинет, изготовившись к бою. Но вдруг наткнулся на довольную улыбку Василисы.
Неплохо, Вадим Николаевич, весьма неплохо свежо, язык образен, да и снимок экспрессивен. Не ожидала она взглянула мельком на протез. Только, Вадим Николаевич, если вы не против, я бы добавила в заголовок слово «поющий» «Весёлый Луч поющий». А?
Я держал машинопись в руке, видел, что ни единой буковки не поправлено, потому с лёгкостью уступил: поющий так поющий. Хотя, конечно, это уже нечто слюнявое, сюсюкающее и дамско-комсомольское
Ну, да Бог с ней, пущай потешится!
В общем, дела пошли. Андрей оказался начальником не самым занудным и пижонистым. Все темы и противные (всякие там политучёбы да соцсоревнования), и нормальные делили мы пополам. Единственное: литературную полосу он старался делать сам, единолично. Вернее, тут он дрался не на жизнь, а на смерть с Филькиным, который, во-первых, завистливо недолюбливал Волчкова, а во-вторых, почему-то считал самого себя оченно большущим спецом в литературе, да и сам пописывал графоманские рассказики для детей под Бианки и Пришвина. Наивысшим достижением в изящной словесности ответсек почитал социалистический реализм.