Но какое-то непонятное томительное волнение я почувствовал в сцене, когда Ричард Гир отрывается, наконец, от деловых бумаг и начинает заинтересованно, по-мужски, смотреть на безудержно хохочущую на ковре перед телевизором Джулию. И вдруг как начало меняться лицо её, как зримо, физически, начал умирать-затихать смех в её горле, и вот её губы, её невероятно большой, почти арлекинский, но прекрасный чувственный рот закрылся, погасив-спрятав до конца и улыбку, а в глазах, в темноте бездонных зрачков появились отблески лёгкой досады, неизбывного стыда-смущения и, вместе с тем, ощущения своей силы, своей власти над самцом, сознания, что власть эта через минуту станет беспредельной, безграничной
И когда Джулия на коленях, нет, даже, скорее на четвереньках, по-самочьи, подползла-приблизилась к Гиру, расстегнула пуговки своей блузки, показала-выставила на обозрение скромный чёрно-белый лифчик, скрывающий явно небольшую, совсем девчоночью грудь, вдруг так остро захотелось, чтобы она взяла, да и рассмеялась в лицо этому проклятому самцу-миллионеру, снова наглухо зашторилась-застегнулась, швырнула ему в лицо его паршивые вонючие баксы и с высоко поднятой головой ушла на своих фантастически длинных гордых ногах прочь и подальше. Но вместо этого Джулия вдруг начинает копаться пальцами в районе ремня и ширинки-гульфика Гира, всё там рассупонивать-расстёгивать
Она заглядывает ему в глаза и, опять же через силу, как мне показалось, спрашивает:
Что ты хочешь?
А что ты делаешь? дебильно, скорей всего по вине дублёра, отвечает Гир. Вероятно, он всё же спрашивает: А что ты умеешь делать?
Всё, пытаясь быть бесстыдной, отвечает Джулия, вернее, конечно, Вивьен. И торопливо уточняет: Но я не целуюсь в губы
И тут она недвусмысленно склоняется, скользит губами по его животу, потом всё ниже, ниже
Я невольно сжал-стиснул Баксика так, что котяра бедный рявкнул со сна и спрыгнул, ошарашенный, на пол. Я смотрел на лицо Ричарда Гира, который похабно закатил глаза от удовольствия, чуть не пристанывая, и мне было до того горько и обидно, было так чего-то до ноющей боли в паху жаль, что я скрипнул зубами. Ну, ладно бы какая-нибудь сексапильная эксгибиционистка Шэрон Стоун или похотливая сучка Ким Бейсингер в этой сцене снималась приятно было б посмотреть. Но эта-то, эта-то Джулия как её там? Робертс, с её милым обликом, её добрыми, уже совсем не стервозными глазами, с её простодушным ртом, её невероятным завораживающим открытым смехом ну зачем, зачем она на такое непотребство согласилась-пошла? Ведь это всё равно как если бы Одри Хепбёрн в «Римских каникулах» начала Грегори Пеку ширинку теребить-расстёгивать
Потом до конца фильма я сидел, вцепившись в подлокотники кресла, словно во взлетающем бесконечно самолёте, и молил Бога, чтобы Анна моя со мной не заговаривала даже и во время рекламных пауз-антрактов. В иные моменты я, если продолжить сравнение с самолётом, словно ухал в воздушные ямы, чуть не до душевного оргазма когда, например, Джулия впервые вышла-показалась без светлого парика, встряхнула головой, размётывая по плечам прекрасную свою тёмно-червонную гриву, и зачем-то, как бы извиняясь, мило пояснила-призналась: «Рыжая!..» Или когда она у лифта, собираясь уходить прежде времени, после ссоры, но уже и поддавшись на уговоры остаться, говорит Гиру с укоризной: «Ты обидел меня? Больше так не делай» И особенно когда крупным планом показывали её ангельски красивые и чертовски умные глаза, и когда через голос дублёрши-переводчицы прорывался её доподлинный необыкновенный колдовской смех: за один этот смех можно было влюбиться в Джулию не глядя!
Одним словом, она вошла-проникла в жизнь мою, в моё сознание, заполнила всё моё естество томительной болью-сладостью, словно сильное наркотическое опьянение. Моя жизнь с вечера 6-го марта 1998 года разделилась на «до» и «после»
Я влюбился в Джулию Робертс влюбился всерьёз, влюбился отчаянно, влюбился безудержно, влюбился сумасшедше, влюбился глупо, влюбился патологически
Безнадежно!
Глик второй
Любовь
Никто не знает, что это такое! Одно бесспорно: любовь и счастье синонимы.
Кто-то будет смеяться надо мной втюрился, как школьник-онанист, в голливудскую кинозвезду. В своё оправдание скажу: уж лучше влюбиться в голливудскую звезду, чем в мысль-мечту о самоубийстве. А у меня дело к тому шло. Ощущение тупиковости, безысходности и законченности жизни-судьбы вызрело-расширилось в сознании к тому времени до крайнего предела. С Анной мы жили под одним потолком пять лет, но знали друг дружку, что называется, чуть не с пелёнок: сидели с пятого класса за одной партой, поступили вместе на филфак, сейчас бы и в аспирантуре вместе доучивались, да меня, к счастью, ещё на пороге сразу завернули. Говорю «к счастью», потому что, только отлепившись-отодвинувшись волею обстоятельств от моей Анны (так и просится-выскакивает следом Иоанновны!) во времени и пространстве, я осознал-почувствовал вполне как мы друг от друга устали. Это же тихий ужас: в институте вместе, дома вместе, в гостях вместе, в отпуске вместе, в праздники вместе, в выходные вместе, утром, днём, вечером, ночью вместе, вместе, вместе!..