Его, Лукича, голос. Я от волнения не знала что сказать, первого слова не могла найти. Получилась заминка. И он повторил: — Я вас внимательно слушаю, говорите.
— Егор Лукич, здравствуйте, — преодолев робость, сказала я. — Это ваша теплоходная спутница. Лариса.
— Лариса? — воскликнул он. — Как я рад. Я думал о вас и даже намеривался звонить в Тверь, да все не решался. Вы где сейчас, откуда звоните?
— Я в Москве, у подруги, — сказала я, подавляя в себе подступившую радость.
— Так приезжайте сейчас ко мне, продолжим наши беседы, как договорились.
— Я не помню, что б мы договаривались, но почему-то спросила:
— Прямо сейчас?
— А чего ждать? Прямо сейчас и приезжайте. Адрес мой у вас есть?
— Да, я знаю. Тот, что в визитке?
— Тот самый. Скажите пожалуйста, вы что пьете?
Этот неожиданный вопрос обескуражил меня, опрокинул. Я не знала, как его понимать. Что я пью? Ну конечно же речь шла не о чае или кофе, не о квасе или пепси. Наверно, и он понял мою растерянность, уточнил:
— Вино, коньяк, водку?
— Да я вообще… Наверно, вино, — сказала неуверенно.
— Ну хорошо, разберемся, — быстро поправился он. Провожая меня, Лида напутствовала: «Ты там смотри, никаких водок-коньяков. Только вино, да и то, в меру».
У Лукича трехкомнатная квартира в хорошем доме. Он был один. Несмотря на холостятство, квартира была прибрана. Возможно, навел порядок перед моим приходом. Встретил меня дружеской улыбкой, как и после исполнения мной на теплоходе романса «Не уходи» поцеловал руку. Но, как я заметила, это был уже другой, более страстный и нежный поцелуй. Загорелый, одетый в серую, с короткими рукавами рубаху и кремового цвета брюки, он выглядел возбужденным и слегка суетливым. Расстегнутый ворот рубахи обнажал бронзовую шею, и весь его облик напоминал того, «теплоходского» Лукича, словно мы с ним встречались вчера. Он провел меня в просторную гостиную с диваном, двумя креслами с высокими спинками обитыми зеленым материалом и деревянными подлокотниками, низким квадратным столом, на котором стояли бутылки и холодные закуски. Всю торцовую стену занимал большой живописный портрет Лукича в скромной раме. Он сразу бросался в глаза и привлекал внимание каким-то колдовским, пронизывающим душу взглядом портретируемого. Он казался живым, проницательным, знающим какую-то тайну, но не желающим открыть ее. Он приковывал к себе, как будто что-то обещая. В синих чистых глазах искрились тихие огоньки иронии.
— Это меня Игорь Ююкин изобразил, — пояснил Лукич. Он стоял за моей спиной, и я чувствовала его дыхание. — Ну, что вы скажете? — спросил он, чуть-чуть дотронувшись моего плеча. Я обернулась и взгляды наши встретились.
— Я не ожидала, что Ююкин такой большой мастер, — не скрывая своего искреннего восхищения, ответила я. — А на вид он мне показался несколько легкомысленным.
— А вы не ошиблись: легкомыслия в нем предостаточно, а глаз меткий и руки золотые.
Стены увешаны фотографиями: Лукич в роли Егора Булычева, он же с ветераном МХАТа народным артистом Ершовым — неповторимым Сатиным, двое военных.
— Это мои пограничники, — пояснил Лукич: — Сын Василий и внук Артем, курсант Высшего училища погранвойск.
Был тут и портрет Лукича, выполненный углем. Я обратила внимание, что среди фотографий нет женских. Спросила: почему?
— Очевидно, не было достойных, — с мягкой улыбкой ответил он. — Впрочем, была одна, — признался он, — но от нее остался только вот этот маленький гвоздик. По возвращении из плавания я ее удалил.
— Зачем?
— По принципу: «С глаз долой, из сердца вон».
— Покажите мне?
— Зачем?
— Любопытно.
Я хотела видеть ту счастливицу, которой он подарил десять лет.