Инженер и его спутница вполголоса выясняли между собой отношения продолжалось это, видимо, уже достаточно давно. Иностранец одну за другой перелистывал толстую пачку российских газет, которых теперь выходило великое множество. Офицер у окна пил из чайника запрещенный коньяк, то и дело подливая его в стакан с подстаканником и фаянсовым блюдцем. При этом он каждый раз для чего-то перемешивал коньяк тонкой серебряной ложечкой. Муравьев и Блок переглянулись суровость нынешнего «сухого закона», подобно любому другому уложению в российской истории, была уравновешена его поголовным неисполнением
Николай Константинович попросил проводить их подальше, к свободному столику в глубине зала как и все гражданские мужчины, он немного побаивался фронтовых офицеров.
Александр Александрович, сколько времени вы провели на войне? поинтересовался Муравьев, когда официант, после короткого обсуждения, принял заказ и отошел на кухню.
Цены в ресторане, конечно же, отличались от довоенных как, впрочем, и повсеместно. Насчет «продуктов» в Петрограде вообще становилось все хуже белый хлеб почти пропал, фунт мяса стоил по два рубля сорок копеек, обыкновенная курица семь рублей Дрова также сильно подорожали.
Двести восемь дней
Вот как?
Я почти семь месяцев там валял дурака, считаю, что довольно.
Ну, во всяком случае, здесь вы нужнее для новой России.
Подобная трактовка Николаем Константиновичем его по сути самовольного невозвращения на место службы поэта вполне устраивала тем более что со времени окончания отпуска и до начала мая, когда все-таки был подписан приказ об откомандировании в состав Чрезвычайной комиссии, по законам военного времени Блока запросто могли привлечь к ответственности как дезертира.
Между прочим, зачем вы вообще отправились на фронт?
Блок задумался и ответил:
Чтобы быть честным перед собой и своими стихами.
Простите? переспросил собеседник.
В повседневном общении со знаменитым поэтом, который оказался у него в подчинении, Муравьев никогда не позволял себе ни высокомерного снисхождения, ни особенной требовательности. По убеждениям он считал себя «беспартийным марксистом», и никогда не пытался обратить Блока в свою веру нужды в этом не было, так как политические взгляды поэта вполне соответствовали задачам и целям Комиссии. На городских выборах Александр Блок, после некоторых размышлений, из семи предлагавшихся списков подал голос за социалистический блок то есть за эсеров с меньшевиками. И был очень рад, когда выяснилось потом, что швейцар, кухарка, многие рабочие тоже подали голоса именно за этот список
Именно поэтому Блок ответил откровенно:
Понимаете ли, Николай Константинович Я ведь встретил войну всего лишь как очередную нелепость и без того нелепой жизни. Я любил Германию, немецкие университеты, поэтов, музыкантов, философов и мне трудно было понять, почему народы должны сражаться в угоду своим властителям. Но, с другой стороны, людям чрезмерно впечатлительным, вроде художников и поэтов, показалось в начале войны, что она, образно говоря, очистит воздух, но казалось минуту, не более! В нашей русской поэзии тогда неожиданным образом обнаружился полный упадок какая-то слабость соков, какая-то скудость энергии Литературная атмосфера так и осталась в те дни, несмотря ни на что, неподвижной и затхлой
Появился с подносом официант, так что собеседники почти сразу же приступили к закускам.
Прочитал вчера ваш отчет о допросах за прошлый месяц сообщил Муравьев, положив себе второй кусок холодной осетрины. А что вы, Александр Александрович, сами думаете по поводу тех, от кого нам приходится получать показания?
Блок помедлил с ответом.
Полагаю, не следует преувеличивать персональное значение каждого из них.
Для чего, например, и за что была арестована фрейлина Анна Вырубова? При первом знакомстве с нею, которое состоялось в камере Петропавловской крепости, секретарь Комиссии увидел пышную даму за тридцать, которая стояла у кровати, подперев костылем изуродованное в железнодорожной катастрофе плечо. Она заведомо ничего важного сообщить не могла и показалась Блоку «блаженной потаскушкой и дурой». Но за это ведь, кажется, не отправляют в тюрьму? А что, если она и вправду всего лишь наивная, преданная и несчастливая подруга императрицы? И не более чем фонограф для слов и внушений порочного «старца»?