Спрятаться? Отец Евы ремонтировал пишущие машинки, мать подрабатывала портнихой. Денег едва хватало на то, чтобы заплатить за квартиру, и о том, чтобы найти отдельное место для укрытия, не могло быть и речи. Может, нам сразу снять номер в «Ритце»?
Ева, это не шутка.
Я не люблю немцев так же, как и ты, Жозеф, но двадцать тысяч человек? Нет, я в это не верю.
Тогда просто будь осторожна, малышка. В это мгновение небеса разверзлись. Жозеф растворился за пеленой дождя, исчез в море зонтиков, раскрывшихся над ведущими от библиотеки дорожками между фонтанами.
Ева выругалась себе под нос. Дождевые капли обрушились на мостовую, заблестевшую в полумраке сумерек, как будто ее полили маслом, и едва Ева сбежала со ступенек, чтобы направиться в сторону улицы дез-Эколь, как сразу же промокла до нитки. Она попыталась натянуть кофту на голову, чтобы защититься от ливня, но звезда, которая была размером с ее ладонь, оказалась прямо над ее лбом.
Грязная жидовка, пробормотал проходивший мимо мужчина, чье лицо было скрыто зонтом.
Нет, сегодня Ева не поедет в метро. Она глубоко вздохнула и побежала в сторону реки, над которой, словно глыба, возвышался собор Парижской Богоматери. Домой.
Как дела в библиотеке? Отец Евы сидел во главе их маленького стола. Мать, в обтягивающем ее полное тело изношенном хлопковом платье и с вылинявшей косынкой на голове, разливала жидкий картофельный суп сначала в его тарелку, а затем в тарелку Евы. Они все попали под дождь, и теперь их свитера висели и сушились у открытого окна, а желтые звезды безмолвно взирали на них, как три маленьких солдатика, выстроившихся в шеренгу.
Все замечательно. Ева дождалась, пока мать сядет, и только потом приступила к скудной трапезе.
Не знаю, зачем ты продолжаешь туда ходить, удивилась Евина мама. Она поднесла ко рту ложку с супом и сморщила нос. Тебе все равно не позволят защититься.
Все еще изменится, mamusia[3]. Я в этом уверена.
Твое поколение такое оптимистичное, вздохнула ее мама.
Ева права, Файга. Рано или поздно немцам придется отменить эти правила. Они совершенно бессмысленные. Отец Евы улыбнулся, но они все понимали, насколько фальшивой была эта улыбка.
Спасибо, tatuś[4]. Ева и ее родители до сих пор ласково обращались друг к другу по-польски, хотя Ева родилась в Париже и никогда не бывала на родине своих родителей. Как ты сегодня поработал?
Отец посмотрел на свою тарелку с супом.
Месье Гужон не знает, как долго еще он сможет платить мне жалованье. Возможно, нам придется Он быстро взглянул на мамусю, а потом на Еву: Возможно, нам придется покинуть Париж. Если я потеряю эту работу, то никуда больше не смогу устроиться.
Ева понимала, что рано или поздно этот момент наступит, и все равно эти слова прозвучали для нее как удар в живот. Она знала, что, если они уедут из Парижа, она уже никогда не вернется в Сорбонну и не защитит диплом по английской литературе, над которым так усердно работала.
Над отцом уже давно нависла угроза увольнения, еще с того момента, как немцы стали систематически исключать евреев из французского общества. Но его репутация лучшего во всем Париже мастера по починке пишущих машинок и мимеографов до сих пор спасала его, хотя ему и не позволяли больше работать в государственных учреждениях. Однако месье Гужон его старый начальник сжалился над ним и платил за сторонние заказы, которые отец Евы обычно выполнял дома. Сейчас в гостиной стояло одиннадцать пишущих машинок в разной степени разобранности, а значит, впереди его ждала долгая рабочая ночь.
Ева глубоко вздохнула и попыталась найти хоть что-то хорошее в сложившейся ситуации.
Может, это и к лучшему, если мы уедем, папа.
Он удивленно посмотрел на нее, мать молчала.
К лучшему, słoneczko? Отец всегда называл ее так. По-польски это означало «солнышко», и ей стало интересно, понимал ли он, сколько горькой иронии заключалось теперь в этом обращении. Ведь что такое солнце, как не желтая звезда?
Понимаешь, я сегодня встретила Жозефа Пелетье
Ах, Жозеф! перебила ее мать, прижимая к щекам ладони, как влюбленная школьница. Такой красивый мальчик! Он наконец-то пригласил тебя на свидание? Я всегда надеялась, что вы когда-нибудь поженитесь.
Нет, мамуся, дело не в этом. Ева переглянулась с отцом. Похоже, мамуся была до абсурда зациклена на желании подыскать дочери подходящую партию, и это в самый разгар войны. Он искал меня, так как хотел кое о чем рассказать. До него дошли слухи, что в ближайшие несколько дней планируется облава, в списках двадцать тысяч евреев, родившихся за границей.