А твой племянник и правда красавчик, каких поискать! пропела Амара, увлекая его дальше по улице. Эй, Ациан, что ты забыл в этой клоаке?
Он студент, ответил за него Асавин, до этого обучался при храме Святой Короны
Разве он немой? поразилась смуглянка. Эй, Ациан, ты ведь уже изучал испадрит? Скажи что-нибудь!
Блондин напрягался, но парень, как ни в чем не бывало, выдал:
Амо дан асторито амос. Любовь это
добровольное заточение, закончила Амара. Как это прекрасно Ты читал Песни Скитальцев?
Не только. Всю классику на испадрите.
Ах! вздохнула Амара, сжав ладонь Асавина. Я и не надеялась, что сейчас это еще изучают. Нынче на испадрите только молятся, не вникая в музыку этого прекрасного языка
Асавин удивился. Эта Амара была поразительно образованной женщиной, и учителя у нее были нестандартные. Может быть, даже еретики. Женщине в современной Ильфесе строжайше запрещено быть чем-то большим, чем тенью мужчины.
Они пересекли улицу Лилий и углубились в проулок между домов. Раньше здесь был дом фабричных рабочих, пока пожар не обглодал его до черного остова. Во внутреннем дворе раскинулся пестрый палаточный городок. Издали доносился смех и трели эспарсеры.
Догоняйте! воскликнула Амара и устремилась вперед, отпустив руку Асавина.
Тот воспользовался моментом, чтобы шепнуть Тьегу:
Не думал, что ты знаешь испадрит.
И испадрит, и орантонг, кивнул парень, сверкнув хмельными глазами. Думаешь, дворянское воспитание это только этикет и фехтование? Мертвые языки мне втемяшили, чтобы отскакивали от зубов, как родные
Да ты просто золото! восхитился Асавин. Только будь осторожен, придерживайся роли он оглядел слегка пошатывающегося парня. О небо Хотя бы просто придерживайся чего-нибудь и не рухни Будь внимателен, Дети Ветра могут обчистить твои карманы.
Кто это? спросил Тьег.
Они, Асавин указал в сторону трелей эспарсеры. Изгои. Видал платок на ее голове? У нее клеймо на лбу.
Глаза Тьега округлились от ужаса и отвращения.
Асавин, мы что, идем к бывшим каторжникам? Ты с ума сошел.
Блондин остановился и резко притормозил Тьега, который устремился в обратный путь.
Стой! Ты еще слишком мало знаешь об Ильфесе. Каторгой и клеймением здесь наказывают за все от кражи хлеба до убийства.
Он умолчал, что лицо клеймят только после третьего рецидива.
Все равно, они преступники, стоял на своем Тьег. Они получили по заслугам. Закон писан для всех.
Хм, протянул Асавин. Скажи это дворянину, изнасиловавшему чужую жену, или купцу, дающему страже на лапу, чтобы скрыть притон с маленькими мальчиками Закон писан теми, у кого есть власть и золото, он неодинаков для всех. Думаешь, среди каторжников есть хоть капля дворянской крови?
Он снова преувеличил. Конечно, частенько ссылали зарвавшихся бастардов, но так они никто, и капля их дворянской крови ничего не решала.
Тьег продолжал упрямо стоять и насуплено смотреть на Асавина. Что ж, пришло время последнего аргумента.
Хорошо, Тьег, сказал блондин. Тебе виднее. Ведь ты безгрешен и наверняка за всю свою короткую жизнь не совершил ни единого дурного поступка. А теперь представь Только представь, Тьег, что в «Негодницу» тогда ворвалась шайка пьяных дворян, убила бы хозяина, а ты, сын простого работяги, проткнул бы их словно бешеных собак. Туда им и дорога, но тебя бы ждала каторга. Сизые плащи не посмотрели бы, что ты защищал себя и тем более, благой упаси, шлюху! Кому она вообще нужна, эта падшая женщина? И кому нужен ты, сын простого работяги? Как ты посмел поднять шпагу на того, кто с рождения выше тебя? Скажи мне, это и есть справедливость в твоем понимании?
Тьег молчал, но взгляд его слегка изменился.
Ты и я такие же грешники, как и они, в глазах этого города, сказал Асавин, снова потянув Тьега за собой. Наши слова никогда ничего не докажут, так что остается только расслабиться и быть теми, кем нас видят: еретиками, грешниками, сластолюбцами. Гнить заживо, разрушая пасторальную картину священного города.
Это неправильно, пробормотал Тьег, но послушно пошел следом за Асавином.
О, когда поймешь, что в этой жизни правильно, обязательно напиши об этом книгу. Уверяю, тебя тотчас же казнят за нее, раздробив конечности на площади наказаний.
Они приблизились к палаткам. Знакомый музыкант, сидя на бочке, ласкал эспарсеру, извлекая волшебные звуки. Он больше не носил платка, и на смуглом лбу белела сложная закорючка клейма. Амара кружилась под музыку, ее каблуки отбивали быстрый ритм, яркая юбка взметалась цветочными лепестками, а руки жили своей жизнью, летая над головой, словно птицы, исполняющие брачный танец. Вокруг нее кружились три совсем молоденькие девушки.