Подвезу вас уже второй раз. Опыт у нас имеется.
Ну что вы, Герман Львович («Боится она, что ли, меня?» подумал я), я сама доеду, благодарю.
Ну, как знаете, сказал я, сразу как-то сникнув и помрачнев, хорошего вам вечера.
Она заметила моё огорчение и тут же поправилась:
Герман Львович если вам если это действительно
Действительно, действительно, перебил я её, с трудом сдерживая оживленность.
Согласна составить вам компанию. Вот так, официально, она улыбнулась. Но мне неудобно
А мне? прервал я, желая пошутить, но не нашелся, а лишь почувствовал, что смущаюсь.
А вы не против в таком случае, если мы пройдемся немного? спросил я, когда мы вышли из ресторана.
Наверное, предложение мое прозвучало как просьба. Время было не позднее, но уже стемнело, и зажженные фонари, светящиеся витрины, праздные люди со своей беззаботностью и почти праздничным настроением напомнили мне ещё раз о грустном. Я подумал о том, что, навязывая Варваре общение, я использую её, чтобы хоть на время приглушить душевную боль. Она, наверное, понимала это и все-таки не отказала. Именно потому, что понимала. Это было неприлично с моей стороны, но у меня не хватало воли справиться с собой. И к тому же, я должен сказать, что было в этой девушке нечто притягательное успокаивающее, искреннее, чистое, что не может не вызвать доверия.
Я отпустил шофёра, и он, явно довольный, опасаясь того, как бы ему не предложили отвезти домой кого-либо из сотрудников, тут же уехал, пожелав мне доброго вечера. Мы шли по Арбату, и я, ничуть не стараясь найти тему для беседы, стал расспрашивать её о том, как долго она работает в фирме, как устроилась, нравится ли ей у нас. Она так же, как и тогда, понимала, что вопросы и ответы не имели в нашей беседе обычного значения вопросов и ответов. Думая о своём, я рисковал повториться, что, кажется, и случилось. Она и виду не подала, что заметила. Что ж раз согласилась своё время на меня потратить, значит и ладно, пусть терпит.
А знаете что, Варвара: не зайти ли нам куда-нибудь? предложил я, остановившись на углу дома, в котором располагалось одно из кафе Арбата.
Варвара взглянула на меня серьезно. Хотела было посмотреть на часы, но сдержалась.
Нет, нет, поспешил я, почувствовав ее замешательство, пройдемте ещё немного, до конца, а потом я вас провожу довезу до дома.
Мы прошли весь Арбат, я взял машину и отвез её домой. Посадил на заднее сиденье, а сам сел рядом с водителем. В дороге мы молчали. Я, отвлекшись на свои обычные мысли, забыл о Варваре и очнулся лишь тогда, когда водитель попросил уточнить адрес. Мы остановились, я вышел из машины, открыл заднюю дверь, но руки не подал, чтобы не ставить ее в неудобное положение, навязывая ухаживание.
До свидания, Варвара, сказал я, хорошего вам отдыха.
И вам она поправилась, добраться без пробок. Спасибо, что проводили
Опять поправилась:
что подвезли.
Не отвечая, я рассеянно кивнул ей, потому что уже чувствовал свою разъединенность с внешним миром обычным и тем необыкновенно притягательным, доставляющим мне беспокойство и душевную боль.
Не дойдя до подъезда, Варвара остановилась и оглянулась. Убедившись, что мы ещё не отъехали, она быстро пошла назад, доставая что-то из сумочки. Я дотронулся до плеча водителя, который собирался разворачиваться.
Герман Львович, не слишком уверенно, но глядя мне прямо в глаза, сказала она. Мы завтра едем на экскурсию в Сольбинскую пустынь. Одна из сестер один человек не смог поехать.
Вот, она протянула мне что-то вроде буклета, это вас ни к чему не обязывает и жаль, что пропадает Если вдруг решитесь завтра в 6.30, метро Бабушкинская. Автобус отходит в 7.00.
Я взял буклет их вежливости, а она тут же ушла, избавив меня от необходимости отвечать.
Дома меня ждала пустая квартира. Сын был у тёщи, в Жуковском, и, думая об этом, я ещё больше чувствовал свое одиночество. Мне казалось, что, будь он здесь, живи мы вместе, всё было бы лучше, легче. Хотя, наверное, это не так: человеку для полного счастья необходимо всё. Потеряй ты частицу самого дорогого и до тех пор будешь несчастен, пока частичка эта не воссоединится с целым. Я почувствовал это, когда он приехал ко мне на два дня по своим делам. Нет, жены мне все равно не хватало. Мне казалось, что и сын обделен теперь так же, как я, и это было больно мне. Мне казалось, отдавая свою любовь другому человеку, жена недодавала это чувство ему, и до слёз было жаль его. Но когда я видел сына, поглощенного своими подростковыми проблемами и совершенно равнодушного к тому, что происходило между нами, мне становилось чуточку легче. Сын мой это тот же я, даже больше, чем я, для него я готов на любую жертву, но сын мой это ещё и моя жена, и потому, общаясь с ним, я чувствовал эту связь со вторым родным мне человеком. И когда его забирали у меня (а я так воспринимал его перевод в школу в Жуковском), вместе с ним у меня отнимали всё. Мне хотелось сидеть с ним рядом, обнявшись, целовать его, гладить, жалеть, но это было невозможно. Во-первых, нельзя лишний раз напоминать, что между мной и его матерью существуют серьезные проблемы. И потом: он бы и не понял такого поведения, потому что давно минул возраст, когда ласки родителей благосклонно принимаются детьми. Мы разговаривали, пока я готовил нам обед. Сын увлекся, а я лишь слушал и наслаждался просто потому, что он говорил со мной. Да, он говорил спорные вещи, и в порядке воспитания или же истины, в порядке отстаивания правильной точки зрения (а она могла быть, конечно же, более правильной, потому что я был взрослый человек) я должен бы поправлять его, но я слушал и соглашался. Потому что нет ничего важнее для человека, чем любовь и общение с любимыми, и нет ничего страшнее для него, чем одиночество