Ну вот и хорошо, значит, нас с вами ъазделяет только площадь Аъбатской заставы
«Тот ещё москвич Арбатских ворот» мысленно поправил доктора Сашка.
Курашвили мял папиросу.
Можете ваш кааван, продолжил он, пъивязать к моей двуколке, это, кстати, и безопасно, на ней къасные къесты нашиты, поэтому соусники и винный запас уважаемого Константина Фёдоовича будут в большей сохъанности.
Премного благодарен, Алексей Сашка чуть было не сказал «Ги́рьевич», как по крестьянской своей простоте врача звали драгуны из тверских: «Кýра» и «Ги́ря», но недолго, только до того, как «Кура» поднял с того света нескольких тяжелораненых кавалеристов.
Ги́ъевич, Ги́ъевич, знаю, так пъоще, не смущайтесь, Александ`ъ Демьяныч.
Сашка засмущался и потупил взор и поэтому не заметил, что врач тоже смущается. Они оба, и врач и денщик, были одного роста, высоченные, попросту говоря верзилы и оба «шкилеты». Курашвили был лысый, с бритым лицом и в пенсне на шёлковой ленте, а Сашка вьющийся брюнет с ранней сединой и сросшимися на переносице бровями, ещё он носил свисающие усы и имел с подглазникамимешками грустные круглые глаза, как у лошади. Почемуто оба говорили в нос.
Я только доложусь, чтобы меня не искали, сказал Клешня и выжидательно застыл.
Доложитесь, Александ`ъ Демьяныч, доложитесь, глядя на Сашку, сказал Курашвили и подумал: «А вид имеет прямо как только что с паперти!»
Он осмотрелся и увидел, что на него движутся санитары и несут носилки. Курашвили шагнул в сторону, освобождая дорогу, и всмотрелся: несли восемь носилок с деревенскими, у них был жуткий вид сильно обожжённых людей. Рядом с первыми носилками прямо по снегу шёл ксёндз, он держал руки у груди, его лицо было черно от сажи, он сжимал молитвенник и смотрел на лежавшего на носилках.
«Вот чёрт, подумал про него Курашвили, дёрнуло тебя! Берёг скотину, а сколько людей погибло, да как страшно!» Как врач, Алексей Гивиевич больше всего боялся ожогов, потому что знал, что этим людям нечем помочь, и они обречены на смерть, которую будет сопровождать невыносимая боль.
Когда первые носилки были в нескольких шагах, Курашвили спросил:
Сколько всего?
Санитар ответил:
Тут восемь и в поле ещё двадцать один
Думаете, довезём?
Санитар пожал плечами, ксёндз остановился и уставился на Курашвили. У него был такой вид, как будто он сейчас взмахнёт руками, станет кричать и бросится на первого перед собой, но ксёндз вместо этого положил молитвенник в карман чёрной сутаны, снял шапку, зачерпнул рукою снег и стал тереть лицо. Сажа была жирная и от снега размазывалась, но постепенно кожа очищалась, и Курашвили увидел, что ксёндз бледный, как мёртвый.
Куда вы, пан ксёндз, хотите, чтобы мы их отвезли? Может, в дивизионный лазае́т? Курашвили закурил.
Дженку́йе! Рату́й бог пана офицэра! И́ле зостáнье жи́вых, ты́лье вье́жчье до лазаре́та, мáртвых бе́нджемы гжéбачь по дро́дзэ, ответил ксёндз, вытерся рукавом и надел шапку. То моя ви́на!
То война, пан ксёндз!
Ксёндз и Курашвили поклонились друг другу, и Курашвили перевёл старшему санитару:
Ъасполагайте с нашими ъанеными, и повезём в дивизионный лазает, умеъших надо будет както хоонить по дооге.
Мартвых бенджемы застáвячь в мястэ́чках по дро́дзэ! поправил Курашвили ксёндз. Курашвили кивнул и перевёл:
Умеъших будем оставлять в сёлах по дооге.
Пока Курашвили разговаривал с ксёндзом, вернулся Сашка. Он доложился полковому адъютанту, и тот только махнул рукой. Сашка встал рядом с врачом. Ему очень не хотелось смотреть на обожжённых польских крестьян, ему мерещилось, что среди них Варварушка. На его памяти сохранились московские пожары, запах горелого дерева вперемежку со штукатуркой и человеческим мясом. Он отвернулся и стал смотреть в поле, там в нескольких сотнях саженей на параллельной дороге выстраивались четвёртый, пятый и шестой эскадроны.
Мимо несли очередные носилки, на них зашевелилось тело в чёрных лохмотьях и повернуло к Сашкиной заметной фигуре чёрную обгорелую, без волос, голову, и доктор Курашвили, мельком осматривавший пострадавших, заметил, что человек на носилках стал шевелить пальцами. По остаткам одежды и местами не обгоревшей белой коже врач понял, что несут женщину. «Болевые конвульсии, подумал Алексей Гивиевич. Не жилец она».