Павлу Кондратьевичу мое почтение, нараспев проговорил Аршак. Сколько лет, сколько зим! Почему редко заходишь, дорогой? За здоровьем следить надо, губернатор должен быть в хорошей форме!
Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, усмехнувшись, ответил мэр. Дела, Аршак, дела! Курортный сезон, пропади он пропадом! Скорей бы уж зима, что ли, а то, как моя бабка говорила, лоб перекрестить некогда.
Он повернулся к начальнику милиции. Пока мэр разговаривал с Аршаком, полковник Скрябин успел насухо вытереть потную ладонь носовым платком и теперь, подобострастно улыбаясь, протянул ее Павлу Кондратьевичу. Чумаков пожал протянутую руку и сказал, даже не пытаясь скрыть звучавшие в голосе покровительственные, слегка раздраженные нотки:
Здравствуй, Петр Иванович. Прохлаждаешься?
Никак нет, принимая позу, которая здорово смахивала на строевую стойку «смирно», ответил полковник. Заехал по делу. Поступил сигнал, ждем результатов проверки.
Какой сигнал? нахмурился Чумаков. Что у тебя опять не слава богу?
Виноват, Павел Кондратьевич, слегка наклонив лысую голову, отчего под подбородком у него образовался толстый жировой валик, похожий на старинное жабо, сказал Скрябин. Вы сами распорядились докладывать обо всех подозрительных лицах, которые Ну, вы помните. Я счел, что об этом лучше доложить здесь, подальше от посторонних ушей.
Ты счел, проворчал мэр, всем своим видом выражая недовольство. Что-то вы все в последнее время стали чересчур самостоятельные, полюбили решения принимать. Не успеешь оглянуться, а за тебя уже все решено и телефонограмма на столе лежит: дескать, давай-ка, господин мэр, бросай свои дела и приезжай по-быстрому Скоро повестки присылать начнешь, а, полковник?
Виноват, глядя ему в переносицу, негромко, но четко ответил полковник. Видно было, что виноватым он себя не считает, но спорить с начальством не собирается, а собирается, напротив, переждать начальственное раздражение, как непогоду.
Дело тонкое, дорогой, вступился за полковника Аршак, который наблюдал за этой сценой с деланым равнодушием. Голос его звучал спокойно и ровно, темное лицо оставалось бесстрастным, лишь в глубине темных, как спелые маслины, глаз притаилась снисходительная насмешка. Ведь по лезвию ножа идем, слушай. Один неверный шаг
Хватит, оборвал его Чумаков. Все это правильно, конечно, только я вам так скажу: вы меня в свои темные делишки не путайте, ясно?
В наши делишки, нимало не смущенный этой резкой отповедью, поправил Аршак. Наши! И потом, что в них темного? Обыкновенная политика. Неужели ты, Павел Кондратьевич, еще не привык? Ты же у нас профессиональный политик, губернатором хочешь стать. И будешь, дорогой, обязательно будешь, если Ну, сам понимаешь.
Некоторое время мэр, он же будущий губернатор, повернув голову, внимательно смотрел на развалившегося за столом кавказца. При этом у него очень странно менялось лицо: чувствовалось, что вспыхнувший в нем начальственный гнев постепенно отступает под напором каких-то соображений, несомненно хорошо известных присутствующим и очень неприятных Павлу Кондратьевичу. Повисший в воздухе конец недоговоренной кавказцем фразы, похоже, был даже более многозначительным, чем могло показаться на первый взгляд, и мэру, как только что заметил Аршак, было понятно, что за ним скрывается.
Наконец, по значительному, умудренному многолетним опытом руководящей работы лицу Павла Кондратьевича прошло что-то вроде легкой судороги, он опустил плечи и молча отвернулся от кавказца. Казалось, он даже слегка уменьшился в размерах и стал занимать в комнате меньше места.
Да ты садись, меняя гнев на милость, сказал он начальнику милиции, в ногах правды нет.
Благодарю, сказал тот, но остался стоять и стоял до тех пор, пока сам Павел Кондратьевич не уселся на стоявший у стены кожаный диван. Было довольно странно видеть его сидящим на диване для посетителей, в то время как одетый в полосатую спортивную куртку Аршак продолжал преспокойно восседать на хозяйском месте за письменным столом в предельно свободной и даже развязной позе.
Докладывай, Петр Иванович, сказал мэр, закидывая ногу на ногу, что там у тебя стряслось.
Полковник откашлялся, зачем-то полез во внутренний карман кителя, вынул оттуда мятый листок бумаги и стал докладывать, поминутно заглядывая в шпаргалку, хотя все это он уже вполне доходчиво излагал Аршаку своими словами буквально четверть часа назад.