Идет все то же первенство шестьдесят пятого. Виктор выигрывает бледно: Лагутин выбыл, он и расслабился.
Дядя Володя недоволен. Дядя Володя Коньков Владимир Фролыч, международный арбитр первый тренер Агеева.
Мы стоим с ним в правом крыле коридора за кулисами Дворца спорта, Агеев раздевается в левом крыле туда Коньков зайти не может, он арбитр этих соревнований: этика. Остается стоять здесь и думать об Агееве, который в каких-то тридцати шагах.
К дяде Володе подходит Альгирдас Шоцикас, он ведет на ринг подопечного из литовской команды и подходит к Конькову пожать руку, хотя они уже и виделись сегодня: «Мой талисман» (при судействе Конькова на ринге Шоцикас никогда не проигрывал). Коньков улыбается ему, смотрит вслед и без видимой связи: «Что же это с Виктором делается?»
Коньков на англичанина похож: сухой, подтянутый. В белом судейском костюме с черной бабочкой его видел каждый зритель бокса. Он и в кино снимался опять же в роли рефери. Не все знают: он и тренер, заслуженный в связи с успехами лучшего своего ученика Агеева.
Коньков, в общем-то, идеалист по-своему: он не столько быстрых побед требует от учеников, сколько умения.
Такую позицию охотно поддерживают, за такую позицию наставника хвалят, но относятся к такому тренеру снисходительно: считают непрактичным, неприспособленным, беззащитным перед неминуемой критикой. Действительно, среди воспитанников дяди Володи Конькова бездарных и неинтересных боксеров нет, но и знаменитых чемпионов тоже. Исключение Агеев. Самый талантливый, он и самый удачливый, известный, чемпион страны и Европы.
В боксерский зал ЦСКА на Комсомольском проспекте, на последнюю тренировку перед отъездом в Рим, Агеев приходит элегантный, в темных очках. Участники сборной уже разминаются в тренировочных костюмах, рядом с нами врезает серии в набивной мешок Валерий Фролов, а Виктора задержал корреспондент радио с портативным магнитофоном, сует ему бумажку с заранее отпечатанным текстом оригинальный, ни на кого из боксеров не похожий Агеев должен, выступая перед микрофоном, произносить чужой текст. Коньков смотрит на него от противоположной стены (он сидит на низкой гимнастической скамеечке) и тихо, на ухо мне: «Ни за кого так не волнуюсь, как за Виктора».
Казалось бы, а чего волноваться? За Агеева волноваться не надо: он же фаворит. И те, кто недавно признавать Агеева не хотел, сомневался в нем, теперь переменили мнение и делают авторитетные лица. «За Агеева, за кого-кого, а за Агеева можно не беспокоиться, он-то выиграет».
А Коньков беспокоится. Он потому и дядя Володя, что беспокоится, он все понимает, дядя Володя.
Ну а Виктор, возможно, потому-то и Агеев, каким все узнали его, что за Виктора надо беспокоиться
У Агеева нет противников трудных и легких есть интересные и неинтересные. И с неинтересными ему сложнее, он скучает от черновой работы на ринге, ведет ее вяло, небрежно, замысел делается аморфным, расползается, не вмещается в три раунда. Тут порой он и неосторожен. Ему подсказывают: повнимательнее, не шути. Он отмахивается: не шутить неинтересно. С ним случалось: побеждал еле-еле, преимущество едва ощутимое. Спрашиваешь потом: «Трудный парень попался?» «Нет, знал заранее: выиграю, и как выигрывать, знал».
Труднее убедить в своей непобедимости, чем победить. Труднее убедить. Проиграй Агеев ныне не просто чемпион, но и лучший среди любителей боксер Европы, и снова скажут ему: пересматривай тактику, работай рациональнее, не мудри, не выдумывай.
(«Я поначалу стеснялся своей манеры вроде боксирую не так, как все люди».) Сейчас он утвердился в самостоятельности стиля, но жизнь свою самостоятельностью осложнил. Ему не хотели прощать промахи ни друзья, ни недоброжелатели. Он должен побеждать, отвечая требованиям аудитории, его признавшей.
Все мы быстро забыли, как сомневались в нем, как предпочитали ему других, с нашей точки зрения, более техничных и правильных.
Мы скоро привыкли к Агееву, полюбили Агеева и ждем теперь от Агеева чудес. Мы не думаем о том, что чудеса рождаются в экспериментах, и сердимся, обижаемся на Агеева, замечая в работе его какие-либо отклонения от прежде им предложенного, а затем нами принятого. А вдруг он идет в неизвестное еще нам всем?
Мы думаем: мы понимаем в боксе, и беремся советовать. Стоит ли? Кто из нас до конца понимает Агеева? Он может часами сидеть в компании, балагурить, выглядеть бездумно веселым, шумно жизнерадостным, откровенным с первым встречным. Что из того? На ринг он выходит один. Нам что? Мы кричим из зала: «Витя!», радуясь возможности лишний раз продемонстрировать близость к нему, хотя «Витя» кричат и вовсе с ним незнакомые такая уж участь знаменитостей.