По-доброму к ней относился дядя, у которого не было своих детей. Выпивши, доставал губную гармошку и играл старому дворовому псу с длинной мордочкой и густой рыжей шерстью. Добрейшее существо вскидывало вверх свой мокрый нос, смотрело будто заплаканными глазами и начинало «петь». Все смеялись, а ей было почему-то жалко собаку «лисичку», как она называла ее за внешность.
Члены этой семьи пытались держаться вместе, но по любому поводу давали друг другу понять, что в этом не особо нуждаются. Крест ангела-хранителя этого холодного мирка несла бабушка. Именно она связывала невидимым кольцом звенья распадающейся цепи. Бабушка была молчалива, передвигалась тихо, вкрадчиво увещевала. Привыкла быть незаметной, ведь в прежние времена жилось ей несладко: пьяный дед бегал за женой по деревне с топором, отчего приходилось даже ночевать зимой на сеновале, а в доме ждали дети мал мала меньше.
Близко общаться с бабушкой не получалось у женщин в деревнях свободного времени для этого нет. Русский язык добрая старушка знала очень плохо, поэтому лопотала что-то ласковое на чувашском, гладила по головке и втихаря от других внуков засовывала в карман горсть конфет. Поговаривали, что были у бабушки знахарские способности часто она тихо нашептывала заговоры, лечила старинными обрядами. После смерти приходила во сне в трудные моменты, и наступала уверенность, что все наладится.
Она подошла к шкафу. Где-то в глубине самой нижней полки хранился фотоальбом в обтрепанной желтой плюшевой обложке. Ему почти полвека. Она забрала его из родительского дома матери, когда никому, кроме нее, эта память уже не была важна и нужна. Берегла в нем и фото отцовской родни. Она чувствовала необычную энергию и тепло старого альбома, поэтому на новый не меняла и фотографии оставила на тех же местах и в том же порядке. Она с трудом, вздрагивая от боли при неловком движении, двумя руками взяла тяжелый предмет с полки. Со старого фото молодой бабушки словно смотрела она сама! С годами это сходство становилось все заметнее.
Ее отец до кризисных времен отличался от остальной родни. В шестнадцать лет он покинул отчий дом и быстро приспособился к городской жизни, мечтал жить более образованно и культурно. Никогда в детстве она не слышала от отца нецензурной брани. Алкоголь употреблял нечасто, при этом становилось ему дурно, и желания повторить долго не возникало. Отец был застенчив до такой степени, что на публике начинал сильно заикаться, отчего не мог в университете отвечать на занятиях и сдавать устные экзамены. Преподаватели шли ему навстречу и давали письменные задания. При всем при этом в эмоциональном плане отец больше походил на вулкан, который спит и копит в себе жар до поры до времени, пока не переполнится чаша терпения. И малой капли было достаточно, чтобы взорваться так, что сдержаться он уже не мог и сметал на пути практически все, иногда жестоко. Мама была психологом плохим и не понимала выражения «не будите спящую собаку», что в последующем имело печальные последствия.
Папа увлекался математикой, хорошо разбирался в разных схемах-микросхемах. Потому после окончания университета быстро стал незаменим на заводе как один из первых специалистов по оборудованию с ЧПУ (числовым программным управлением). Надо сказать, что эта работа доставляла ему куда большее удовольствие, чем перебирание бумаг в кабинете и руководство своими же друзьями по заводу. Потому так и оставался рабочим с высшим образованием. Если бы ему довелось родиться ближе к нашему времени, наверное, из него бы вышел успешный айтишник.
По выходным он скромно предъявлял всем свой талант музыканта-самоучки. На частых душевных семейных и задиристых деревенских праздниках переливались под его пальцами клавиши собственного баяна или дедовской гармони, заставляя оглушительно выбивать засидевшихся за столом гостей чувашский пляс ташши. Быстрее, быстрее, быстрее! Чем громче топот, тем веселее! Доски скрипели и гнулись, пыль столбом! И вдруг тишина. И заводит деревенская певунья что-то о далеком и близком, и летит, подхватывая, разноголосье над деревней, над садом, по убегающим в поле дорогам.
Слов она не понимала, но праздники эти навсегда запомнила. Не могла сказать, нравились они ей или нет. Начало их да, очень. Когда тихо, с замиранием в сердце, наблюдала таинство извлечения из сундуков нарядов сложных, многослойных. Белоснежной нижней юбки, черных сурпанов, множество разной формы и цветов фартуков, обвешанных лентами, бисеринами и блестками, у многих умелиц с вышивкой. А особенно ее привлекали тяжеленные украшения монисто и остроконечные шапочки. Все из монет серебряных, с потертыми портретами неизвестных ей тогда царей и цариц. Став постарше, она тщетно пыталась отыскать такие на новых нарядах деревенских красавиц, но это были уже только круглые металлические бляхи. Сказочная старина скрылась куда-то по тайникам и архивам.