Может быть, это тамилы; у тамилов тоже была какая-то заварушка. Надпись в нижней части экрана напомнила мне, что мы живем в 2000 году; удивительно все-таки. Переход от эпохи военных к эпохе промышленников, о котором основатель позитивизма возвестил еще в 1830 году, совершался крайне медленно. И однако, если верить картине мира, которую дают нам вездесущие средства массовой информации, способность человечества жить одной судьбой и по одному календарю кажется все более и более поразительной. Смена тысячелетий, даже если она ничего не означает сама по себе, возможно, сыграет роль self-fulfilling prophecy. [8]
По экрану прошел слон: веский довод в пользу тамильской версии; хотя, с другой стороны, война шла еще и в Бирме. Как бы там ни было, мы стремительно приближаемся к созданию всемирной федерации под управлением Соединенных Штатов Америки, и с английским языком в качестве государственного. Разумеется, перспектива жить под властью идиотов несколько смущает; но ведь это не в первый раз. Судя по тем свидетельствам, которые оставили о себе древние римляне, они явно были нацией придурков; что не помешало им покорить Иудею и Грецию. А потом явились варвары, и так далее, и так далее. Получался некий круговорот, мысль о котором действовала угнетающе; и я переключил телевизор на канал MTV. MTV без звука — это вполне сносно; приятно поглядеть, как резвятся хорошенькие киски в коротких топиках. В конце концов я достал член и стал мастурбировать, пока на экране показывали рэп, а потом заснул и проспал часа два.
глава 5
В половине седьмого вечера я спустился в бар, чтобы воспользоваться скидкой, которую там давали клиентам в определенное время. Когда я остановил свой выбор на коктейле «матадор-сюрприз», в бар вошел Руди. Как можно было не пригласить его присоединиться ко мне? И я его позвал.
— Хорошо провели день? — спросил я непринужденным тоном. — Я решил, что вы поехали на Фуэртевентуру.
— Вы угадали. — Он в нерешительности покачал головой, прежде чем продолжить: — Зря потерял время. Там нет ничего интересного, право же, ничего. Я перепробовал все варианты экскурсий, какие предлагают у нас в отеле: эта была последняя.
— Вы приехали на неделю?
— На две, — уныло сказал он. Он и правда здорово влип. Я предложил ему заказать коктейль. Пока он изучал карту, я мог как следует рассмотреть его лицо. Несмотря на несколько дней, проведенных на солнце, кожа у него была бледная, на лбу залегли озабоченные складки. Черные, слегка тронутые сединой, коротко подстриженные волосы, густые усы. Взгляд печальный, даже немного дикий. Я подумал, что ему, должно быть, под пятьдесят.
Мы поговорили о Лансароте, о красоте его пейзажей. После трех «матадор-сюрпризов» я решил перейти на личные темы.
— У вас необычный выговор… Я подумал, что вы бельгиец.
— Не совсем. — И неожиданно улыбнулся какой-то удивительной, почти детской улыбкой. — Я родился в Люксембурге. Я тоже, можно сказать, иммигрант. — Он говорил о Люксембурге, словно о потерянном рае, тогда как для большинства людей это крошечная, заурядная, ничем не примечательная страна, — по сути, даже и не страна, а просто набор чисто символических учреждений, разбросанных среди садов и парков, — почтовых ящиков для фирм, стремящихся уйти от налогов.
Оказалось, Руди был инспектором полиции и жил теперь в Брюсселе. За ужином он с горечью рассказывал мне об этом городе. Уровень преступности там был ужасающий; все чаще и чаще группы хулиганствующей молодежи нападали на прохожих среди бела дня, в оживленных торговых центрах. А про ночное время и говорить нечего; женщины давно уже перестали одни выходить на улицу после захода солнца. Мусульманский экстремизм принял угрожающие масштабы; Брюссель наряду с Лондоном превратился в гнездо террористов.