Браво, браво, Адольф Васильич! раздался голос Кости.
Слышите, как умные-то люди рассуждают! кивнул Караулов на Шлимовича.
Как хотите, продолжал тот, а лучше Петербурга города не найти. В Петербург-то из провинции люди как стремятся, а вы хотите ехать в провинцию.
Верно, верно, Адольф Васильич.
В двери кабинета раздался стук. Кто-то спрашивал басом:
Можно войти?
Караулов вскочил с места и отворил дверь. На пороге стоял толстый интендантский чиновник и говорил:
Простите, господа, но не могу удержаться, дабы еще раз не преклонить головы перед звездой первой величины и не отдать должную дань искусству. Можно войти?
Милости просим, отвечал Караулов.
Еще раз простите, господа. Может быть, это и дерзость так врываться, но не утерпел. Мадемуазель Люлина! Вы прощаете? обратился он к Надежде Ларионовне.
Очень рада. Прошу покорно, отвечала та.
Я, господа, с приношением. С пустыми руками входить в храм феи считаю неприличным, продолжал интендантский чиновник и, обратясь к стоящему сзади него лакею, сказал: Вноси!
Лакей внес поднос с тремя бутылками шампанского.
С какой же это стати? Зачем? Мы и сами в состоянии заговорил было Костя, но Караулов дернул его за рукав.
Откупоривай! махнул лакею интендантский чиновник.
Хлопнула пробка.
Полковник! воскликнул Караулов. Вы совсем кстати. Присоедините свою просьбу к нашим просьбам и умолите фею, чтобы она нас не покидала. Мадемуазель Люлина хочет ехать в провинцию.
В провинцию? Что за вздор! Только что мы открыли на горизонте звезду первой величины, и эта звезда хочет исчезать? Не пустим, не пустим. Ляжем на рельсы железной дороги и загородим путь. Господа! За здоровье звезды первой величины!
Ура! заорал Караулов.
Нет, нет, мы вас не выпустим, покуда не отпразднуем вашего бенефиса, продолжал интендантский чиновник, чокаясь с Надеждой Ларионовной. В бенефис ваш мы должны вас оценить по достоинству, воздать должное должному и тогда с Богом Как ехать, когда я уже подписку на подарок начал!.. Не пустим, не пустим
Я остаюсь, прошептала Надежда Ларионовна.
Караулов и Костя бросились целовать у ней руки.
Пир длился долго. «Увеселительный зал» был уже заперт для публики, а в кабинете все еще пировали. Когда расходились по домам, Надежда Ларионовна шепнула Косте:
Вы паинька сегодня. Сегодня я вам позволю проводить меня домой.
Костя был на верху блаженства.
Глава XXIII
Только утром, часу в шестом, явился Костя домой. Хмель еще не вышел у него из головы. В голове у него шумело, в глазах мелькали какие-то огненные языки. Подъезжая к дому на извозчике, он взглянул в окна своей квартиры. Все окна были освещены. Костя вздрогнул. Как электрическая искра пробежала у него по всему телу.
«Господи! Уж не умер ли старик?» мелькнуло у него в голове.
Он быстро выскочил из саней, сунул извозчику деньги и, спотыкаясь, ринулся в калитку ворот. В калитке стоял караульный дворник в тулупе.
С дяденькой Евграфом Митричем очень худо, Константин Павлыч, отрапортовал он. Час назад еще причащали и исповедовали. Сейчас только священник ушел.
Жив еще? торопливо спросил Костя.
Живы-то живы, но уж, кажется, совсем кончаются.
Костя поспешно побежал по черной лестнице. Тронув дверь квартиры, он увидел, что она не заперта, и вскочил в кухню. В кухне кухарка ставила самовар. На столе в большой бадье лежал нарубленный кусками лед. Около бадьи стояла дочь Настасьи Ильинишны Таиса и накладывала мелкие куски льда в гуттаперчевый пузырь. Кухарка и Таиса молча укоризненно посмотрели на Костю. Тот, стараясь избежать их взглядов и тоже молча, проскользнул в комнаты.
Здесь он увидел, что весь дом был на ногах. Приказчики бродили на цыпочках и шушукались. Костя даже совестился взглянуть им в глаза. Он пробрался к себе в комнату, дабы снять с себя шубу. Там его встретил старший приказчик, живший с ним в одной комнате.
Попарились в баньке-то? язвительно спросил он Костю.
Не твое дело, огрызнулся Костя.
Это точно, что не мое. А только подите-ка, полюбуйтесь, что вы сделали с дяденькой-то! Кончаются. А всему вы причиной Где бы старика ублажать и успокаивать, вы вон до шестого часа утра в банях паритесь.
Оставьте, вам говорят! Ну что пристали! Не сидеть же мне над ним и день и ночь сиднем. Ведь я не сиделка. Я человек молодой, человек живой Живой о живом и думает.