В главе 3 Баарс обращается к классической мысли о старении и стариках, где он находит, как и другие до него, очернение старости среди греков и начало искусства старения среди стоиков, в частности в «De Senectute» Цицерона. Баарс отмечает, что, несмотря на отрицательное отношение греков к старости, классические греческие философы отстаивали пожизненную любовь и поиск мудрости, которые могли бы принести плоды в старости. Он заканчивает эту главу плачем греческой поэтессы Сафо о физических страданиях старения, опуская, однако, возможно, самое важное утешение, которое Сафо находит у своих учеников:
«А теперь мне достаточно того,
что у меня есть твоя любовь, и я не желаю большего.»
Отсутствие любви в аргументации Баарса является существенным недостатком этой книги, потому что любовь различных видов часто является клеем отношений и положительных смыслов в дальнейшей жизни. Стремясь создать культурное пространство значимого и вдохновляющего старения, Баарс обращается к социальной критике, аутентичности и повествованию. Вместо иллюзии, что мы можем быть «успешными» в управлении жизнью, Баарс призывает нас принять уязвимость и жить подлинной жизнью, укорененной в надежде и скрепленной личными и коллективными нарративами. Старение человека не может быть понято только с помощью научных измерений. Выслушивание реальных голосов стареющих людей ключ к пониманию идентичности, ее задатков и недостатков.
Подход Баарса к нарративу сложен. Он не просто интересуется хорошими историями, он интересуется хорошими жизнями и отношениями между ними. Баарс критикует предположение о том, что индивиды могут достичь полной, единой, «линейной интеграции» посредством самоходного личного нарратива. Он предпочитает концепцию Маргарет Урбан Уокер (1999) «латеральной интеграции», которая поддерживает индивидуальный смысл и ответственность, но находит их в связях с другими и в коллективном опыте. Баарс предостерегает от некритического принятия нарративов систем, в которых мы живем: рынков, здравоохранения, пенсий нарративов и институтов, колонизирующих нашу жизнь и подрывающих подлинную идентичность. Он также хочет избежать наивного предположения, что все наши проблемы могут быть решены путем создания лучших историй о них: истории предназначены не для решения проблем, а для придания смысла и уменьшения страданий. Как выразился Исаак Динесен «все печали можно перенести, если вложить их в историю " (Арендт, 1968, с. 97).
Рецепты Баарса для нового искусства старения в значительной степени опираются на традиционное стремление философа к мудрости. Но вместо того, чтобы сосредоточиться на смерти и индивидуальном поиске «смысла жизни», Баарс подчеркивает конечность и «межчеловеческое» состояние. Мы конечны не только потому, что смертны, но и потому, что становимся все более уязвимыми к болезням, потерям и другим превратностям старения. И мы «интерчеловеки», потому что мы рождаемся, живем и умираем не как изолированные индивиды, а как социальные существа, которые всегда находятся в отношениях. Это условия, которые, будучи принятыми, порождают новые возможности, стремления и горизонты, включая особенно углубляющееся понимание и мудрость, приходящие с целой жизнью размышлений. Здесь мы возвращаемся к философским поискам мудрости, соответствующим образом символизируемым заключительным образом книги (заимствованным у Гегеля) совы Минервы (богини мудрости), расправляющей крылья при наступлении сумерек.
«Старение и искусство жить» это глубоко исследовательская, широкоформатная и тщательно аргументированная книга. Однако в нем отсутствует какое-либо серьезное рассмотрение религии, которая является основным источником смысла для большинства людей. Баарс не является философом религии или теологом, поэтому несправедливо требовать от него оценить, исследовать и критиковать религиозные верования, практики и идеалы, которые имеют глубокие последствия для смысла старения. Он работает в рамках традиции светской философии как мощного инструмента для критики существующего общества и культуры и для формулирования эмансипационных возможностей и идеалов хорошей жизни в пожилом возрасте. Но геронтология также нуждается в большем количестве философов и теологов, которые могли бы поставить религиозные и духовные идеалы человеческого расцвета в дальнейшей жизни в диалог с научными и светскими перспективами.