Нет никакого сомнения, что число мужчин, изменяющих женщинам, превышает число женщин, и женщины это знают; нет ни одной или почти ни одной рассудительной женщины, которая после более или менее долгой разлуки с мужем питала бы уверенность, что во все время этой разлуки муж остался ей верен. Но тем не менее по возвращении его она ему прощает столь великодушно, что прощение ее выражается в том, что она его об этом даже не спрашивает, и откровенность эта была бы для нее не одолжением, а горем; это был бы поступок, который обнаружил то, чего она не хочет знать. В этом неведении она находит силу продолжать свои отношения, как будто они были прерваны нечаянно. Я сознаю, что в мои соображения входит гораздо больше практицизма, чем отвлеченной философии и возвышенной морали, но тем не менее я склонен так думать, как думаю.
В этом направлении я продолжал беседу с моею гостьею и спросил ее:
- Дурные свойства человека, которого вы любите, внушают к нему какое-нибудь неуважение?
- Очень сильное и очень постоянное.
- Но вы стараетесь иногда его оправдывать.
- К сожалению, это невозможно: для него нет никаких оправданий.
- Тогда я позволю себе спросить: что же, ваше негодование к нему, пребывает ли оно постоянно в одном положении или оно иногда ослабевает, иногда усиливается?
- Оно постоянно усиливается.
- Теперь я спрошу вас, - вы ведь позволяете мне спрашивать?
- Пожалуйста.
- В эту минуту, когда вы сидите у меня, где ваш супруг?
- Дома.
- Что он делает?
- Спит в своем кабинете.
- И затем, когда он встанет?
- Он встанет в восемь часов.
- И что он будет делать? Гостья улыбнулась.
- Он умоется, он наденет пиджак, пройдет к детям и будет играть полчаса на биксе, потом подадут самовар, из которого я налью ему стакан чаю.
- Вот, - сказал я, - стакан чаю, самовар и домашняя лампа - это прекрасные вещи, около которых мы группируемся.
- Прекрасно сказано.
- И это проходит более или менее - приятно?
- Да, для него, я думаю.
- Извините меня, в этом деле, которое вам угодно было раскрыть мне, он один имеет право, чтобы о нем подумать, - не дети, которые могут и должны даже этого никогда не знать, и уж, конечно, не вы... Да, не вы, потому что вы нанесли ему страдание, между тем он - лицо пострадавшее. Поэтому об нем надо подумать, чтобы он не страдал, и представьте себе, вместо того чтобы он, по обыкновению отпив чай и, может быть, с уважением поцеловав вашу руку...
- Ну-с?
- И потом, когда он пойдет заняться делами... потом поужинает и спокойно пожелает вам доброй ночи, - вместо всего этого он услышит ваше открытие, из которого узнает, что вся его жизнь с первого месяца или даже с первого дня супружества поставлена в такую бессмысленную рамку. Скажите мне, добро или зло вы ему этим сделаете?
- Не знаю; если бы я это знала, если бы я могла это решить, то я не была бы здесь и не разговаривала об этом. Я у вас спрашиваю совета, как мне поступить?
- Совета я вам дать не могу, но я могу сказать мнение, которое во мне складывается. Однако для того, чтобы оно имело в моих глазах определенную форму, я еще позволю себе предложить вам один вопрос... Чувства никогда не пребывают в человеке в одном и том же положении... Ваше нерасположение к тому ослабевает?..
- Нет, оно обостряется!
Она воскликнула это с болью в сердце и даже как будто привстала и хотела отстраниться от чего-то, что я видел в моем воображении. Несмотря на то, что мне не видно было ее лица, я чувствовал, что она ужасно страдает и страдание это дозрело до такой степени, что не могло оставаться дольше без развязки.
- Следовательно, - сказал я, - вы осуждаете его все строже и строже...
- Да, чаще и чаще...
- Прекрасно, - сказал я, - теперь я позволю себе сказать вам, что я считал бы благоразумным, чтобы вы, возвратившись домой, сели к вашему самовару так, как вы садились к нему прежде.
Она слушала молча; глаза ее были устремлены на меня, и я видел их сверкание сквозь вуалетку, слышал, как громко и учащенно билось ее сердце.